Нейрат был в сильном замешательстве. Я уже не раз говорил ему, что если политика Гитлера по отношению к евреям не изменится, она повлечет за собой новые неприятности. Нейрат делал тогда вид, будто соглашается со мной. Когда он попросил меня телеграфировать в Вашингтон, чтобы президент или государственный секретарь Хэлл вмешались и не допустили такого суда, я возразил, что это можно сделать, только нарушив основные принципы американской демократии, ибо никто в Соединенных Штатах не вправе запретить частное или публичное собрание (хотя я знал, что местные власти в городах и отдельных штатах запрещали собрания социалистов и пацифистов во время мировой войны), не нарушив при этом конституции Америки и конституций некоторых штатов.

Нейрат сказал, что ему это известно, но снова выразил надежду, что я сумею как-нибудь повлиять на нью-йоркцев. Я сказал, что если бы Лютер сообщил об этом прежде, чем дело получило огласку, Рузвельт, пожалуй, смог бы убедить организаторов этой демонстрации отказаться от нее, дабы не нанести ущерба отношениям между нашими странами. Но Лютер, разумеется, не мог знать заранее о том, что такая демонстрация готовится. Мы поговорили еще несколько минут в довольно натянутом тоне, после чего Нейрат вручил мне меморандум, который он читал, когда я вошел в кабинет. Вернувшись в посольство, я передал этот документ мистеру Орме Уилсону, секретарю, занимающемуся вопросами политики, чтобы он представил мне назавтра резюме.

В половине десятого мы всей семьей поехали в гостиницу «Кайзергоф», где Папен собирался угостить нас пивом. Нам хотелось посмотреть, что из этого получится. Присутствовали сотни людей, в том числе много дипломатов. Вечер вылился в демонстрацию решимости Германии вернуть себе Саарскую область. Было показано несколько кинофильмов, выпито целое море саарского вина, не обошлось, конечно, и без разговоров. Мы уехали в половине двенадцатого, не сомневаясь, что деньги, потраченные на этот прием, – пожалуй, не меньше тысячи долларов – выброшены на ветер. Все это столь откровенная пропаганда, что даже немцы признают ее бесполезность. Еще один вечер потерян!

Вторник, 6 марта. Доктор Риттер^>2 пригласил меня, чтобы еще раз побеседовать о возможности посылки немецкой делегации в Вашингтон для обсуждения плана Шахта и других предложений, призванных способствовать росту германского экспорта. Риттер, как и Шахт, сильно обеспокоен. Я подчеркнул, что делегация должна состоять из крупнейших германских экономистов и что немцы, если они хотят достигнуть каких-либо результатов, должны быть заранее готовы к реальным уступкам. Конечно, политика протекционизма, проводимая Соединенными Штатами в течение последних двенадцати лет, – это одна из главных причин торговых затруднений. Однако мысль о переговорах отнюдь не кажется мне безнадежной, и я обещал всеми мерами содействовать их осуществлению.

Потом я рассказал доктору Риттеру о неприятном событии, которое мы вчера обсуждали с Нейратом, и передал ему экземпляр глупой пропагандистской брошюры, разосланной нацистской партией дней десять назад для использования за рубежом. В брошюре возрождалась идея, выдвинутая в Германской империи в 1913 году, согласно которой немцы во всем мире обладают двойным гражданством. Я напомнил ему, что подобные выступления наносили ущерб самой Германии, а отнюдь не тем странам, где живут немецкие эмигранты. Он согласился со мной, но заметил, что министерство иностранных дел при нынешнем режиме лишено всякого влияния в этой сфере. То же самое говорил мне накануне Нейрат. Мне жаль этих немцев: у них светлые головы и они отлично понимают, что происходит в мире, но должны служить своей родине и в то же время подчиняться невежеству и произволу Гитлера, Геринга и Геббельса.