– То есть вы голова?

– Голова, Антон, бывает в казачьем войске. Я же сказал вам, я сотрудник. Старший научный сотрудник. Так что с моим вопросом? Все равно или нет?

– Я… понимаете… мне не то чтобы совсем всё равно, но умирать за идею я не готов. И с голоду тоже. Знаете, – я несколько раз щёлкаю пальцами, – я сторонник рационального либерализма. То есть я за построение в России гражданского общества и борьбу с тоталитаризмом, но чтобы при этом бабки достойные платили. Я не очень путано излагаю?

– Куда уж яснее. – Вербицкий засмеялся. – Но всё-таки скажите, Антон. У каждого, помимо материальных ценностей, есть ещё ценности духовные. Что-то такое, что заставляет тебя выбирать политический лагерь. Это не идеология, нет. Это что-то внутри. Очень сильное чувство. Например, увлечённость, цель или любовь. Да! Хорошая формулировка. Например, есть достаточно большая часть избирателей, которая любит в своём кандидате какую-то черту. Или любит самого кандидата. У вас есть что-то такое?

– У-у-упс! Есть, и ещё какое! Только не правы вы тут, Аркадий Яковлевич. У меня есть чувство посильнее чувств неведомых мне избирателей. Не любовь, нет. У меня есть ненависть. К тем, с кем я когда-то вместе работал. К тем, кто думает, что умнее меня. А цель и увлечённость у меня тоже имеются.

– Какие же, если не секрет? Это важно.

– Цель одна – я хочу совершенствоваться в работе медиа. Потому что я очень увлечён ею.

Вербицкий достал сигарету и закурил. Я тоже. Минут пять мы сидели в полной тишине, и я начал было думать, что ляпнул лишнего или сказанул не то, что от меня ожидали. Внезапно Вербицкий изрёк, глядя в окно:

– Знаете, Антон, я тоже всегда был уверен, что ненависть – не деструктивное, а созидательное чувство… Мне кажется, у нас получится работать вместе. Так вы согласны стать продюсером?

– Я могу подумать?

– Конечно. – Вербицкий улыбнулся, дав понять, что только дураки могут раздумывать над его предложениями. – Сколько вам нужно времени?

Вероятно, моя последняя фраза была лишней. Обдумывать тут в принципе было нечего:

– В общем, не очень много…

– Вот и отлично. Значит, завтра приезжайте ко мне в одиннадцать, познакомимся ближе. Пишите адрес.

Продиктовав адрес, он подозвал официанта, расплатился и встал из-за стола:

– Спасибо, что нашли время встретиться. Я пойду, а вы тут посидите. Сейчас внутреннее освещение приглушат, и откроется потрясающий вид ночной Москвы. До свидания. Да, кстати. Предположение о том, что мы пьём бурду, навязанную нам рекламой, – фантасмагория лишь отчасти. Именно поэтому я предпочитаю менее раскрученный классический Dewars. Кстати, как он вам?

– Великолепно.

– Отлично. Антон, можно личный вопрос?

– Пожалуйста, сколько угодно.

– Это правда, что вас уволили из ФЭПа за то, что вы копировали речи Геббельса, придавая им современное звучание?

Я на секунду задумался, затем медленно, для придания моим словам большей значимости, сказал, глядя чуть поверх головы Вербицкого:

– Гения пропаганды трудно копировать. И незачем. Доктор Геббельс всегда современен, как показывает история.

– Интересная точка зрения. Я, признаться, так и думал.

…Вербицкий ушёл, а я стоял у выгнутого окна и разглядывал вечерний город, оживавший «московских окон негасимым светом». В это время горожане возвращались домой – кто с работы, кто из кино или ресторана, или просто из гостей. Некоторые – со свадьбы друзей или с торжеств, посвящённых рождению ребёнка. Иные – с похорон или поминок. Они заходили в свои квартиры в разном настроении и самочувствии: усталые и грустные, жизнерадостные и весёлые, раздражённые и благодушные. В общем, у каждого было собственное состояние души. Объединяло их одно – каждый входивший, спустя полчаса или меньше, включал телевизор, радио или залезал в интернет. В этот момент он уже не являлся индивидуумом – он становился аудиторией. Всех их – таких разных, озабоченных своими проблемами, разделённых барьерами убеждений, религий, национальностей и языков, – объединила