– Что вы! – вклинилась вторая девушка, подтягивая к груди покрывало и округляя глаза. – Я всё надеялась с вами поболтать, но… нескромный вопрос, мы ведь все женщины, сколько вам лет? Я слышала, что у вас это уже четвёртый ребёнок… Вы замечательно выглядите и стройны! А я вот первого родила и очень боюсь своей неопытности и всех этих разом возникших проблем. Я, как бы (Лиля поморщилась при этих омерзительных её уху «как бы», хотя раздражена была уже словами о своей якобы замечательно выглядящей внешности), много литературы перечитала полезной, мне муж работать не позволил, и я только и делала, что изучала все интересующие меня вопросы, но всё же не думаю, что… даже самая, как бы вот тщательная теоретическая часть сравнится с хотя бы толикой практического, как бы настоящего опыта. Как же вам удалось справляться?

– Вы очень наверное полюбили детей! – восторженно поддержала вопрос подруги луноликая Ирочка, отблёскивая своими молодыми живыми глазами только что пробившиеся сквозь густую листву и попавшие в палату солнечные лучи.

В Лиле боролись сейчас две стороны: убеждённости в долге и общей, накопившейся от всего усталости, которую вытерпеть в одиночку в определённые периоды жизни человек попопросту неспособен. Ей пришло в голову, что тут непременно нужен настоящий, глубочайший душевный отдых или отдушина в форме любовной шалости, или просто новых граней уже крепкой, но за бытом забытой любви; и всюду тут важен муж, чтобы помочь, чтобы снять с жены груз и сберечь её, или же просто мужчина. Лиля занервничала оттого, что для всего ей якобы нужен мужчина, ей стали противны подобные мысли. Однако она помнила, как тяжело её мужу приходится на работе, что она тоже ему необходима, что материнский капитал, хоть и весомо облегчал воспитание ребёнка, всё же не мог решить финансовых проблем в виде ипотечного долга и целых трёх кредитов, на один из которых даже насчитывали пеню что они вот-вот погасили. Сумма всего этого вырастала в агрессивного денежного колосса и отнюдь не о глиняных ногах. Лиля и обычно, и теперь в особенности, ревностно относилась ко всему, что связано с благополучием её семьи, – насколько она могла называть это благополучием, – и проводила параллели между каждым своим действием, каждым шагом и тем, как отзовётся это в семье; аукнется главным образом на её способности быть твёрдой или же расшатает её и опрокинет. Она решила для себя, что отвлечение от мыслей о делах, пусть даже требующих самого пристального внимания, на это невинное мгновение не будет критично, ведь на мужа иногда можно положиться, и, стараясь выкидывать из головы каждое «как бы», разговорилась с девушками на самые разные темы, дав себе волю расслабиться.

Лежал сейчас на сырой траве под искорёженным жизнью деревом. Я люблю природу и даже рад, что довелось жить в такой полосе: ничего для меня нет прекраснее мокрого хвойного горизонта, а разглядывая зелёную, многооттенковую пушистость сосен, коричневеющих могучими стволами вдали, можно даже уверовать в душу – внутри что-то неустанно восторгается этой хаотической красотой, одновременно незыблемой и… скоротечной.

Но не затем мне дневник и не хочется вас обременять своими наплывами патетически поэтического фарса. Кстати, пишу теперь на ходу – с моим умением приспосабливаться, почерк буквально за пару часов выровнялся и я то брожу туда-обратно, размышляя и тут же записывая, то хожу кругами, будто в нерешительности.

Не отпускает меня это дерево. Мы с ним похожи. Я, между прочим, даже вернулся бы сюда однажды… уединённое моё, безобразное.