Снова стал вспоминать, как их сотня осаждала город. Рассказал, что все погибшие и раненые тогда только от их стрел, всадники они потрясающие, из луков попадают с закрытыми глазами. Можно сказать, повезло, что к той сотне подкрепления не пришло, а сами они не стали с нами связываться.

Не знаю, что у него на душе в те минуты было, но кошки явно скребли.

Пятый день перед календами августа (28 июля)

Через нас проезжал на большую войну готский отряд римлян, приходится уточнять, ибо не все германцы воюют за императора. Ночевать не стали, не решились или спешили, их военачальник подъехал к стенам и приказав воинам продолжать движение, переговорил с Видигойей. Разговор вышел кратким. После него Видигойя еще долго стоял на стене, вглядываясь в проходящих пехотинцев. Тем временем, у стен стали собираться горожане, стража хоть и отворила ворота в знак мира, но к проходящим не подпускала, чтоб не мешать. Хотя две или три матроны все же прорвались сквозь призрачное оцепление, подбегали к уставшим центурионам, подносили цветы, воинам подавали воды. Священник, конечно, тоже не потерялся, вышел на стену, благословлял оттуда, ему отвечали что-то по-готски, неразборчиво. Дочка Сигерика, ей недавно четырнадцать исполнилось, подбежала к готскому полководцу с венком ромашек, тот склонился, а приняв дар, отсалютовал ей. Снова подъехал к Видигойе, что-то коротко ему сказал и унесся прочь. А дальше шли немногочисленные обозы.

Вечером, когда колонны скрылись в лесу, начальник гарнизона приказал жечь огни и еще долго не покидал стен, вглядываясь в дальний лес. Вроде бы ему отвечали огнями оттуда, но не уверен точно, ночь выдалась безлунной, я мог и ошибиться, – зрение в темноте нередко подводило.

Когда Видигойя вернулся со своего поста, я спросил, что слышно про Алариха; начальник гарнизона помрачнел.

«Еще как слышно. Уже в предместьях Рима бесчинствует. Не по себе мне от того, что там происходит, даже не знаю, надо ли рассказывать про это горожанам. Не те вести, которым обрадуешься. Многие готские вожди к нему примкнули, из восточных и южных самая малость еще готова августа защищать, остальные идут к Алариху. Войско у него громадное, никак не меньше семи-восьми легионов, – Видигойя даже по отношению к воинствам, не признававшим римский армейский устав, использовал знакомые ему термины. – Все злые, все хотят мстить. Север Италии им уже разорен».

Я похолодел. Кивнул в сторону ушедших воинов, но нет, пока они шли сразиться с бесчинствующими ордами. Во всяком случае, так решил полководец. Но настроения даже в его легионе самые разные, он не скрывал этого – мало, кто из готов хочет сражаться за Рим.

«К Алариху рабы бегут со всех предместий, – продолжал рассказ Видигойя, – из Иллирии, Далмации7, Галлии, Норика8, с юга полуострова; да разве только рабы… Луций, ты ведь знаешь, как у нас обирают плебс, колонов, даже состоятельных горожан. Я боюсь…», – но чего именно, центурион предпочел не говорить. Замолчал на полуслове, после поднялся и, не простившись, покинул меня. Через час с небольшим я видел его на форуме, Видигойя рассказывал горожанам в общих чертах о случившемся, напирая больше на ту неоценимую помощь Флавию Гонорию, что полдня шла мимо нашего города. Его слушали с большим вниманием, кто-то восторгался готскими воинами, кто-то благословлял. Отец Клементий тут как тут, тоже говорил самое обнадеживающее, будто знал больше центуриона. Впрочем, он ведь на всеведающего бога полагался. Видигойя с ним не спорил, отвечал, уверял в силе и верности проходивших, пусть и не в римских одеяниях. Ручался за их стойкость и отвагу. Клял Алариха, хотя мог бы и не делать этого, нашего гарнизонного никогда с вождем готов не сравнивали. Видигойя в тот вечер говорил против обыкновения много, но слышал ли он себя сам?