– Но ты-то тоже на ногах, – хмуро заметил «негодяй».

– Я – это другое дело. У меня через неделю экзамен по практической хирургии.

Друзья злорадно переглянулись.

– У профессора Кросби, да? Ох, задаст он тебе перцу!

Хирургия была, пожалуй, единственным слабым местом Глэдис в учебе. Она не боялась крови, не была брезглива и хорошо работала в анатомическом театре, но операции на живом человеческом теле вызывали у нее решительный протест. Ей приходилось это делать, и она покорно ассистировала на операциях, но только для того, чтобы успешно сдавать экзамены. Девушка очень хотела стать врачом общего лечебного профиля, поэтому готова была терпеть и хирургию. Профессор Кросби был чудовищем ее ночных кошмаров, хотя ничего страшного не было в этом полноватом, добродушном человеке, влюбленном в свою профессию хирурга. Он искренне не понимал, как это дочь такого человека, как доктор Джонсон, не в состоянии самостоятельно сделать аппендэктомию, и считал, что этот психологический барьер необходимо убрать. А для этого он видел только одно средство – работать, работать, и еще раз работать у операционного стола, и выбирал в качестве ассистента Глэдис каждый раз, когда имел такую возможность. Поэтому девушка, мягко говоря, не испытывала восторга перед экзаменом, и Олли с Томом это было прекрасно известно. Однако ответила она спокойно и холодно:

– На вашем месте, вместо того, чтобы упражняться в остроумии, я бы подумала о том, как не допустить, чтобы о ваших занятиях узнал папа, ну, и… другие…

– Проклятье, Глэдис, что об этом знает папа? Ты ему донесла?

– Подожди, Олли, ну узнает твой старик о том, чем мы здесь занимаемся, что с того? – попытался разрядить обстановку Том.

– Ты не понимаешь, Том, если старик узнает, лаборатории конец. Он потратил уйму денег, чтобы построить эту хибару! Сколько, по-твоему, стоит тот подъемник? Но он убежден, что там, где опыты, непременно будут взрывы. В некоторых вещах он понимает только свою точку зрения. Что ты ему рассказала, козявка?

Глэдис не отреагировала даже на обидное детское прозвище, которым брат изводил ее когда-то, и ответила так же спокойно:

– Остынь, Оливер! Папа и мама и сами не слепые. И если ты заметил, не дураки, – едко добавила она. – Поэтому они подозревают, что здесь что-то не так, но пока не вмешиваются. От меня зависит, узнают ли они подробности или нет. Впрочем, я могу их успокоить. Если они узнают, что я тоже участвовала в ваших делах, они решат, что ничего предосудительного ты не делаешь. Я считаюсь здравомыслящей девушкой, не забыл? Я могу сказать, что вы изобрели принципиально новый солярий и хотите запатентовать его, как свою разработку, а я у вас в качестве эксперта, и лишних вопросов не будет.

– Ну да, эксперт, – хмыкнул Олли. – Да тебе стоит только вылезти на солнце, и ты становишься пестрой, как кукушечье яйцо!

Это было неосторожно со стороны Олли. Вот теперь голубые глаза девушки полыхнули настоящим гневом.

– Оливер Джонсон! Видит Бог, я давала тебе шанс, но теперь – пеняй на себя. Я пошла к папе!

– Может, свяжем ее до конца опыта? – тоскливо предложил Олли. – И заткнем рот!

– Только попробуйте сунуться, – уходя, бросила через плечо Глэдис. – Я так заору, что сюда сбегутся все – от прислуги до мамы с папой, и тогда будьте уверены, я молчать не стану!

– Постой, Глэдис! – это уже вступил в боевые действия Том. – Подожди же!

Услышав голос дорогого Тома, Глэдис остановилась и царственно обернулась:

– Да, милый!

– Скажи, чего ты хочешь?

– Так бы давно! Вы затеяли, судя по всему, интересное дело. Мне всегда было любопытно побывать в прошлом. Кроме того, это все может стать всемирно известным. Я тоже хочу в этом участвовать. Предлагаю отправить в прошлое меня!