– Надоело работать на хозяев, хочу работать на себя и делать все так, как я считаю уместным.

Долго спорили. В итоге я ее убедил.

Те, кто мне продал это место, тоже называли себя татами. Мы договорились о дне и времени, когда привезу деньги.

Осень в Нью-Йорке самое приятное время года. В тот день светило солнышко. Наташа поехала вместе со мной. Приехали. Припарковались. Оба были, конечно, взволнованы.

– Эдик, пока деньги у нас, поехали домой, – тихо, спокойным голосом попросила Наташа, глянув с надеждой на меня.

– Наташенька, ведь я уже договорился. Люди ждут меня. Как это будет выглядеть, если я вот так просто возьму и не приду? – возразил я.

– Да вот так, просто не придешь, и деньги останутся у нас, и мы не попадем! – постепенно повышая голос, запричитала супруга.

– Натуля, милая, увидишь, все будет хорошо, – заглянул я в ее бездонные глаза, сглотнув комок в горле.

Она поняла, что я уже все решил.

– Пошли, – с несвойственной ей кротостью совсем на нее не похожим голоском пролепетала она.

Я стоял в костюме, при галстучке, подпирая дверь своей «Таверны» и отрешенным взглядом смотрел на скользящих мимо людей. Зашел внутрь. Полумрак. Тихо играла музыка. Зашел на кухню. Повар, когда-то в России работавший врачом анестезиологом (понятно, почему пьянь), просматривал русскоязычную прессу. Его помощник, потомок инков, задумчиво сидел в углу на ящике в роденовской позе (думку думал). Я отпустил их домой. Через минуту их уже не было. Стало еще тише. Уличный шум почти не проникал в «Таверну». Слепил себе большой, вкусный бутерброд (всегда ем больше, когда нервничаю или волнуюсь). Сварил себе самый вкусный в мире кофе. Перевернул на двери табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО». Прикрыл жалюзи на окнах.

Позвонила жена.

– Ну, что происходит?

– Все то же.

– Чего тебе там сидеть, закрывай и поезжай домой.

– Хорошо, – послушно ответил я.

Разделался с бутербродом. Допил кофе.

– Ну что ж?! – сказал сам себе, закрутив «ракету» (большая закрутка с травкой). – Подумать бы надо.

Сделал пару затяжек.

– Ну что ж? – сказал себе еще раз. – Придется продавать наш домик, который мы очень полюбили.

Прожили мы в своем ранчо с большим садом девять лет. Вдоль забора росли кусты малины. В саду – яблонька, шелковица, слива, черешня, елочки и одна березка. В дальнем углу сада развесил банки-склянки – мой тир. Люблю пострелять из воздушной винтовки.

Как-то вышел в сад с винтовкой и увидел на верхушке самого высокого дерева скворца. Не думал, что попаду. Попал! За всем этим через кухонное окно наблюдали дочь и жена. Досталось мне от них!

– Убил птичку?! Теперь возьми и съешь, а если не хочешь, нечего убивать живое существо! – отчитала жена.

Дочь заставила похоронить пташку. Вырыл небольшую ямку. Положил трупик. Засыпал.

– Ну что, Алюшка, будем крестик ставить или магендовед?

– Папа! – надулась дочь и убежала в дом.

Они были правы. Больше в птичек я не стрелял.

Иногда, чаще всего это было летом, собирались у нас друзья, моя огромная родня с детьми разных возрастов. Жарили мясо, пили водку, курили травку. Я доставал баян, и первая песня в нашем репертуаре была «Шумел камыш». Англоязычные соседи вполне дружелюбно говорили:

– Russians are coming.

И хлопали. Все были веселы и счастливы.

Сварил еще один кофе. Сварганил еще один бутерброд. Поменял джазовую музыку на классическую. На улице уже давно стемнело. Свет из витрин небольших магазинчиков, занявших все первые этажи, мерцал на тротуарах мертвецким отблеском. В «Таверне» – тишина. Я долго смотрел на свечу. Добил чинарик. И… понесла меня моя персональная машина времени, заправленная травкой, в старинный и очень симпатичный город Львов.