– Нет, глупенький малыш, я не люблю такие штучки. Я учусь и хочу быть хорошим пианистом, как поляки – Гофман, Падеревский.

– Никогда о них не слышал!

– И не услышишь. Они жили, кажется, в конце девятнадцатого, или в начале двадцатого века. Или веков. Как тут надо сказать?

– Ты правильно выразилась. Смелее и всё. Но как ты о них узнала, если их уже нет?

– Слушала музыкальные записи. У меня есть даже записи игры Ваших прекрасных пианистов Рихтера и Гилельса. Есть пластинки, где композиторы сами исполняют свои произведения – Рахманинов, Григ, Сен-Санс. У меня очень большая фонотека. Будешь в Париже, послушаешь.

– Думаю, у меня уже не хватит денег на такой вояж – Гималаи, Париж, да и занятия начинаются.

– Тогда я к вам приеду и дам концерт. Основное – мы не должны забывать своих друзей. Ты же мне ведь друг?

– Слушай, Лили, по нашему, по-русски, ты просто Лилия, цветок, очень милый и красивый, я не смогу тебя забыть. Буду теперь копить деньги, чтобы приехать в Париж, и набить физиономии всем твоим ухажёрам. Я никому тебя не отдам! Ты мечтаешь быть великой пианисткой, а я мечтаю стать великим химиком, как Менделеев. Нет, я никому тебя не отдам! Мы оба с тобой мечтатели и романтики! Ура!

– Подождай-ка.

– Не понял, что ты выдала? Надо подождать? И сколько?

– Ах, неправильно сказала! Надо подождать, чтоб я захотела быть твоей девушкой. Я хочу любить, не просто шуры-муры. Так у вас говорят?

– Какие шуры-муры? Я серьёзный человек и не предложу тебе никаких глупостей. Но нам надо будет немного, действительно, подождать, если мы оба полюбим друг друга. Но целоваться-то всё-таки можно? Ведь я уже в тебя втюрился по уши, у нас так говорят, когда безумно нравится девушка.

– Ой, наверное, и я в тебя втюрилась!

– Тогда поцелуй меня ещё раз!

– Правда-правда последний на сегодня?

– Ну, правда! – он схватил её в охапку, поцеловал и начал кружить вокруг себя и шептать:

– Люблю, люблю, люблю!

– Ты же очень быстро все делаешь. Я только пока втюрилась, а ты уже любишь! Моя бабушка говорила: любовь – серьёзное дело, она может быть на всю жизнь! И может стать счастьем для двоих, или большим горем. А я боюсь горя, я хочу счастья, очень хочу! – Лили побледнела и заплакала. Он вынул из кармана носовой платок, вытер ей глаза. Потом обнял и что-то зашептал тихое, нежное. Она успокоилась, улыбнулась. Наконец, он снова подхватил ей под мышки и закружил, закружил, закружил! Она стала болтать ногами и вырываться. Но Миша был сильным. Наконец он устал. С непривычки не хватало воздуха. Осторожно поставив её на камень, встал перед ней на колени, стал целовать пальчики рук. Вдруг на правой руке безымянного пальца губами ощутил кольцо. Он остановился и закричал:

– Ты замужем, ты замужем!?

– Нет, нет!

– Но на твоей руке обручальное кольцо! Оттуда оно?

– Это кольцо моей дальней прабабушки. Я не замужем, никого ещё не любила и вот, кажется, сейчас полюбила русского Мишутку.

– Правда, ты клянёшься, что это так?

– Клянусь, глупышка!

– Не глупышка, а глупыш! Лили, Лилечка, дорогая девочка, я умоляю тебя, больше никому не отдавай своё сердце! Для тебя я стану всем, достигну самых больших высот, буду стараться, только разучивай свои фортепьянные концерты и не смотри с замиранием сердца на других парней!

– Ну, ты такой глупыш, мне нравишься только ты! Однако мы с тобой задержались здесь, надо вернуться назад. Ой, подожди, нога подвернулась, ой!

Он сел на корточки, расстегнул её ботинок и начал массировать маленькую ножку. Наконец боль утихла, он вновь надел ей ботинок, зашнуровал, поднял её на руки и бережно понёс на стоянку. Вскоре она спрыгнула с его рук, и вдвоём, как ни в чём не бывало, они вернулись к остальной молодёжи.