Иногда ему казалось, что это просто болезнь, галлюцинации, что все он выдумал. Солнце и постоянная жара свели его с ума уже давно, и вот теперь он мучает эту стаю зверей в этом доме под парусами… Они лютуют, они бесятся, ненавидят, но слушаются. Они слушаются, нет ничего, что помешало бы его пустить за борт, к его выдуманной любви… Значит, он что-то знает, значит, без него они не могут в этом бескрайнем пространстве воды. Они почему-то ее боятся. Иногда он видит в их глазах прямо животное преклонение, которое можно увидеть в глазах портовой голодной собаки. И он сам искренне не понимает их волнения – ведь вот она, тропинка в пустыне, немножко терпения – и мы увидим берег. Но нет: паника, злость, отчаяние – и они смотрят на меня, ищут спасение. И я дам им спасение – ведь я вижу тропинку. Мне ее всегда показывают, и она всегда нас выводила. Значит, это не может быть одной моей игрой разума. С другой стороны, а если настанет день, когда тропинка в океане нас не выведет? Я не хочу думать об этом. И он снова возвращается к дилемме: где реальность, где его знание, что выдумал его разум. Разум хочет реальности, разум не хочет страдать в рефлексии. Он хочет встречи с ней, чтобы разум не страдал, и теперь начинает искать совсем другую тропинку. Тропинку, которая выведет его к ней. А она, как всегда – только заговорщицки улыбнется откуда-то из-за горизонта. «Поднять паруса!» Сегодня «кожа носорогов» с черного континента подождет. «Право руля, держать курс на солнце», – слышу свой крик со стороны, откуда-то из-под верхних парусов. Они послушны, мои звери в моем доме под парусами, только мой Кок тяжело вздохнул где-то на средней палубе. Его вздох я услышал, как и свое желание ее увидеть, чтобы разум перестал меня обманывать.

А эту историю Кок ему не рассказывал. Юнга иногда пытался подвести к ней своего старого наставника, но тот расплачивался с ним другой, не менее интересной, но не той. А сейчас они просто сидели вместе на пляже с белым песком, с несколькими пальмами и кустами на пару миль, а вокруг – голубая, с примесями фиолетового, бесконечность. Маленькие волны игриво ласкали низкий песчаный берег. Кок откупорил красное вино и с нескрываемым удовольствием отглотнул из бутылки. Признаться, это одно из лучших удовольствий в мире. Может быть, в другом мире, есть получше, но в этом, увы…

Ветер, который еще десяток часов назад нещадно терзал их паруса, теперь только убаюкивал их теплым дыханием. Кок желал поспать и смачно зевал. Это было очень заразительно.

– Знаешь, среди людей на суше я чувствую себя порой намного более одиноким, чем на этом клочке суши. А если быть внимательным, то быстро понимаешь, что ты здесь не один, – Кок подмигнул Юнге.

– Мне кажется, у меня и у Вас просто мираж, – соврал и Коку и самому себе молодой человек.

– О да! Ты давно уже взрослый, молодой человек, ты уже можешь себя обмануть.

– Знаете, я читаю сейчас книгу, в которой написано, что мы живем на поверхности шара, Вы только не смейтесь.

– Я ее тоже читал, – ответил Кок.

– Да! И что Вы думаете?

– Думаю, что все это правда, конечно. Но нам стоит помалкивать, чтобы нас не отправили на дно существа, которые обитают в этом мире задолго до нас.

– Как та женщина?! Это Калипсо?!

– Морской демон знает, кто Она, и кто такая Калипсо! – выругался Кок.

– Она красивая.

– И ты уже знаешь, какой Она бывает, да, мальчик?

Мы с ней в этом бескрайнем океане, как в бесконечном танце. Когда-то Она затянула этот корабль в свой водоворот. Она, наверное, тогда хотела поиграться и отправить на дно очередную деревянную посудину. Но тогда Капитан вытащил эту посудину из ее лап. А потом вернулся, и его встретил шторм еще суровей, чем тот первый, и снова он вывел свой корабль из него. Наверное, тогда ею овладела злость, теперь она поджидала его здесь всегда и иногда охотилась за ним чуть подальше от этих вод. Но он вернулся снова, и шторм был еще сильнее, чем прежде, и Капитан разозлил, наверное, ее еще больше. Она стала ждать его, и он возвращался, всегда возвращался. У моряков эти воды приобрели дурную славу, потому что она топила всех без разбору – в такой она была ярости. И мы стали зарабатывать на этом морском пути больше и больше. Никто сюда не хотел идти – значит, цену можно гнуть, какую хочешь. И вот когда-то мы оказались здесь, когда-то штормы перестали быть похожими на штормы, а стали напоминать то игру, то ссору, то прелюдию. Помню ее первый человеческий облик – здесь дул такой неприятный северный ветер – он сдул нас с курса, так мы оказались здесь. Эту посудину вынесло на эту мель – мы застряли. Помню ее черты – острый нос, черные длинные прямые волосы, под цвет ее темно-серого платья по щиколотку, черты худого лица без щек. Она была в ярости, которую скрывала за взглядом злых серых глаз. Это был ее северный ветер, который устал. Так она встретила этого человека. Наша команда валялась вся пьяная, абсолютно. Мы тогда так дико устали бороться с тем ветром, он нас выносил на эту мель два дня. И когда мы здесь оказались, то просто упали на землю и выпили весь тот ром, который не позволяли себе все то время, пока боролись. Все до единого в команде валялись под пальмами и спали пьяным сном под каждым кустом – прятались от ветра. Так они увиделись с ней первый раз.