– Еды меньше стало, – сказал Марк, – но, как говорится, не хлебом единым жив человек. Больше работать стали, так ведь для себя работаем. У нас теперь есть свобода. И это главное.

Я не стала разубеждать его. Свобода? Ха-ха-ха. Парадоксально. Горожане жили еще хуже, чем до революции. Но они были рады такой жизни. Мне даже не было их жалко.

В подземелье я вернулась в подавленном состоянии. Не такого исхода я ожидала. Идея была хорошей, а исполнение подкачало. Я надеялась на сознательность граждан. Наивная чукотская девочка.

Ульрих подбадривал меня, мол, первый блин комом, а следующая революция у меня обязательно получится так, как надо.

– Следующая? – возмутилась я. – С меня и одной хватит. Когда мы выберемся из этого подземелья, напоминай мне почаще, что организация революций – не мое призвание.

Ульрих кивнул головой, но сказал, что не стоит отчаиваться.

Мы продвинулись достаточно далеко. Дорогу расчищали киркой и лопатами, которые я экспроприировала у хозяев замка. В городе мы не были уже две недели. Тоска, отчаяние и усталость захватили меня. Мне хотелось покинуть это чудовищное подземелье. Хотелось выбраться отсюда как можно быстрее, но я понимала, что если сбегу, то никогда больше сюда не вернусь и шанса выбраться из этого города у меня не будет. Я буду вечно жить в нем. Со временем все вернется на круги своя, и каждый день будет похож на вчерашний, на позавчерашний и на тот, который был год назад, и десять, и сто лет назад. У меня даже не будет такой замечательной возможности, как сойти с ума или покончить жизнь самоубийством.

И если я вернусь в город, то, скорее всего, я привыкну к жизни, возможно, она мне даже понравится (Марк – яркий тому пример), и это болото затянет меня. В какие-то моменты мне становилось страшно: а вдруг я никогда не выберусь из подземелья. Буду вечно бродить в этих туннелях в поисках выхода. У меня даже промелькнула мысль: так вот ты какой, ад.

– Отдых, – сказал Ульрих. Но я не хотела останавливаться и продолжала расчищать очередной завал.

– Обед, – повторил Ульрих.

– Не могу, – ответила я.

– Warum? – спросил Ульрих.

– Понимаешь… Я не самый храбрый человек на земле. А этот город олицетворяет все то, чего я боюсь. Сейчас я хочу идти до конца.

Ульрих с удивлением смотрел на меня. А я осознала, что ко мне вернулся страх. Я ему даже обрадовалась: значит, выход рядом. У меня открылось второе дыхание.

– Здесь выход, – сказала я. Ульрих с опаской посмотрел на меня. Ду жестами пытался выяснить, что со мной произошло и почему я так странно веду себя. Ульрих покрутил пальцем у виска. Не знаю, понял ли Ду правильно этот жест, но он схватил кирку и кинулся расчищать вместе со мной завал. Ульрих поддержал наш порыв.

И мы добились своего, расчистили завал. Однако радости мы не испытали. Очередной тупик. И хотя меня никто не обвинял, настроение было паршивое. От злости я ударила ногой по тупику. Стена рассыпалась, и за ней я увидела… Аничков мост.

– Все чудаковатее и чудаковатее, – заметила я.

Ду рассмеялся и прыгнул. Мы с Ульрихом последовали за ним.

Руки, ноги целы. Я могу ими пошевелить, с трудом, но могу. А это уже неплохо. Дышать тоже могу, и вроде бы без посторонней помощи. Веки открываются с трудом. Слава богу, я в больнице. Никогда меня еще так не радовали белые стены этого заведения.

– How are you? – с радостью спросила милая медсестра, которая неожиданно возникла передо мной.

– Fine, – сейчас все fine. Кстати, а почему она говорит по-английски? И где я нахожусь? Встав с постели, я удостоверилась, что могу ходить. Медсестра таинственным образом исчезла из палаты. А ведь я хотела узнать у нее, что это за место.