К нашему счастью и великой беде венгров, поход закончился под Варной турецкой победой и смертью польского короля Постума и папского посла кардинала Чезарини. Турки ликовали, и это смягчило нашу с Раду участь. Любимец Мурада II, мой красавчик братец, был спрятан самим султаном в его покоях. Меня доставили туда же чуть позже по просьбе брата, за что ему низкий поклон. Теперь он восседает на моем троне и наверняка сожалеет о том детском порыве: не спаси он меня тогда – княжеский титул достался бы ему гораздо раньше. Турецкие султаны еще с тех времен прочили своему любимцу валашский трон и берегли его дражайшую персону в роскошных гаремах до моего нынешнего свержения. Раду с малолетства уяснил, что лизать пятки проще, чем шипы, есть мед из рук кормящего легче, чем добыть его самому. Свою свободу он променял на подчинение. Меня не любили, но не лишали жизни.
Каждый день я видел убийство и каждый час ждал своего. Я стал зверем с тонким чутьем в ожидании смерти, во сне и в часы бодрствования. Именно тогда я понял, что жизнь человека – самая не существенная из всех ценностей. Ею распоряжаются такие же смертные люди, а не Высший Разум. Его не волнуют перипетии маленьких созданий. Он отдал нам на поруки наши рождения и кончины. Мы слишком ничтожны и несовершенны для Его интереса и вмешательства. С тех пор я перестал относиться к жизни человека как к чему-то, имеющему божественное предназначение. Богу, Всевышнему безразличен конкретный человек. А человека, в свою очередь, волнует только личный покой, который для каждого складывается из paзныx по величине cocтaвляющиx. Но сами составляющие всегда одни и те же: деньги, здоровье и власть. Все они есть у каждого – у пастуха с его мелочью на выпивку, лихой способностью без устали гоняться за скотом и ограниченной солнечным днем властью над ним, и у короля – с его казной, мигренью и господством над людьми.
Я и Раду в плену турок подавляли волю отца. Великое благо, кое они дарили нам, сохраняя наши жизни даже вопреки отцовскому отступничеству от договора непротивления, было тем плюсом, который заставил Влада Дракýла вступить в новые переговоры.
А церковный мир обвинял отца в предательстве. Его абсолютно не волновала причина нерешительности отцовских действий в последнем военном походе, которой являлись мы, его дети. Но те же высоконравственные христиане легко простили Хуньяди его позорное бегство с поля сражения под Варной. Он дрожал за свою жизнь и бежал тайно, через всю Валахию в родной трансильванский замок. Мой отец Влад Дракýл и мой старший брат Мирча выступали на военном совете в Добрудже и требовали суда и экзекуции Хуньяди за бедствия, что претерпела христианская армия в последнем злополучном походе. Слава отца как смелого, решительного военачальника и честного господаря помогла сместить бич обвинений с него самого на Хуньяди. Позже испытанное на том военном совете унижение Хуньяди выместил на отце сполна. К этому примешивалась и давняя его неприязнь к самостоятельному валашскому князю, коим был мой отец. А отцовский брак с молдаванкой еще больше раздражал трансильванского губернатора. Отношения между княжествами Валахией и Молдовой так упрочились, что мешали полноправной власти Венгрии над Валахией. Хуньяди жаждал свергнуть отца с трона и взамен его, независимого и сильного, усадить туда слабовольную, послушную пешку.
***
ДНЕВНИК ДИНЫ
Первые два часа меня неистово грызла совесть. Моя бестактность, беспардонная провинциальность, простодырость слепили из меня дрянь, попросту говоря «глазок», то есть предателя. «Динка по прозвищу «глазок» подвела к смертному одру родную бабулечку, намереваясь захватить ее роскошные апартаменты как единственная наследница оного», – изрыгнет какая-нибудь бульварная газетка, массы осудят, соседи заклюют. Всевышний проклянет со всеми потрохами. Никому ведь не объяснишь обычное молодое любопытство и нетривиальность родственных отношений. Хотя, быть может, мысли о бабкиной смерти пока преждевременны, а придуманные мною последствия сильно преувеличены. На такие тумаки, какими старуха щедро меня награждала, способен разве что крепкий, а не трухлявый организм. Думаю, все обойдется, и хозяюшка вернется под родной кров. Она, может, и заболела-то первый раз за всю свою жизнь!