Грустно, что приходится думать об организации нашего офицерства в иностранных шорах, но после той заразы, которую внесла нам вся революционная разруха с ее архинелепой керенщиной, иного исхода нет. Иной исход мог здесь в Харбине дать Хорват, но он на это органически неспособен.

20 апреля. Адмиралтейский генерал С., приехавший из Иокогамы с богатым японцем Умеда, передал мне, что, по словам Умеды, японцы очень разочарованы в нашей вольнице и что главный ее защитник генерал Накашима выразился, что с такой дрянью не стоит возиться и он поэтому на днях отсюда уезжает.

Великие бои на французском фронте продолжаются; немцы ценой колоссальных потерь медленно ползут вперед, но того успеха, который они должны были бы уже иметь, у них нет и, очевидно, уже не будет. Трудно судить по телеграммам о действительном ходе боев, но мне кажется, что французы весьма хладнокровно смотрят на то, как немцы истребляют англичан и vice-versa[48] англичане истребляют немцев, – и по-рантьерски скопидомно берегут свои резервы. Это показывает, что царит холодный разум и строгий расчет, а в этом для немцев плохие перспективы; скоро немецкий клин иступится и станет, а тогда французские резервы должны сыграть решающую роль.

21 апреля. Местные военные организации измышляют себе разнообразные, иногда самые попугайские формы, и сами их утверждают; орловцы нарядились в генеральские лампасы, а на погонах изобразили какие-то круги с замысловатой закорючкой; по словам наиболее откровенных, это должно изображать символически те петли, на которых они будут вешать всех красных и товарищей, а для отвода глаз подведено под нечто, подобное букве О – начальной букве фамилии их шефа.

На вокзале видел уезжающих куда-то членов Сибирского правительства; вид у них самый полупочтенный, они тоже что-то спасают.

22 апреля. Неутешительные сведения получил из Приморской области и Хабаровского района; молодежь там понемногу распускается – не только в городах, но даже и в деревнях; в Хабаровске жить совсем скверно, так как там засилье большевиков самого уголовного типа, которых не сдерживает присутствие иностранцев так, как то имеет место во Владивостоке; каторжане и сугубые уголовные вылезли из тайги и облюбовали Хабаровск и Благовещенск.

23 апреля. Вечерние телеграммы принесли известие о смерти Корнилова в бою под станицей Елизаветинской; к сожалению, мы очень смутно знаем, что делается на юге и на Дону. Если бы наши харбинские кандидаты в диктаторы и главнокомандующие поэкономили немного по части разброски денег на кормление и подачки разным атаманам и дали бы средства на установление прочной связи с южным движением, то это рассеяло бы многие туманы и подняло общий дух и у нас, и там, на юге, ибо почувствовалось бы, что мы не одни.

По-видимому же, там происходит нечто серьезное, что вполне понятно, так как большинство офицеров могло спастись только туда.

Семенов начал наступление на Даурию во исполнение решительных настояний Дальневосточного комитета, который заявил, что те, кто дает деньги на содержание отряда, устали ждать и требуют каких-либо видимых результатов, сетуя на ничегонеделание всех отрядов. Сегодня в собрании ликование по поводу взятия семеновцами станции Даурия; «взятие», конечно, весьма условное, так как станция оказалась пустой.

Говорят, что харбинским отрядам было приказано двигаться на усиление Семенова, но они отказались исполнить приказание и требуют отправки на восток; это, вероятно, очень близко к истине, так как разные отряды живут как кошка с собакой и желают работать автономно и на отдельных направлениях; играют роль также и самолюбия отдельных шефов, не желающих никому подчиняться и ни с кем делиться реальными последствиями всяких благ. Местные пустобрехи ошалели от радости и поют панихиды большевизму; западные беженцы осматривают сундуки и готовятся к отбытию на старые места.