22 февраля. Вторник. Вечером в 9 часов по приглашению Сольского еду к нему в домик рядом с домом княгини Юрьевской на Гагаринской улице. Здесь происходит собрание нескольких членов Государственного совета по предмету торгового с Германией договора[336], который должен в пятницу рассматриваться общим собранием Государственного совета. Сольский, очевидно, желает, чтобы заседание Совета не прошло молчаливо, но чтобы разыграть маленькую комедию в угоду Витте.

Граф Игнатьев в качестве председателя Общества поощрения русской торговли нападает на сбавку в пошлине на железо, Ермолов читает курс овцеводства, Вышнеградский объясняет, что весь тариф в зависимости от курса, и что своей таможенной политикой он поставил Витте в возможность достигнуть результатов, осуществляемых теперешним соглашением с Германией. Витте, в свою очередь, восхваляя Вышнеградского, утверждает, что на основании не подверженных сомнению данных принятие германским рейхстагом нового соглашения не подвержено сомнению, что если он, Витте, просил Государя о передаче договора на рассмотрение Государственного совета, то он сделал это потому, что во время переговоров докладывал обо всем Государю, получал от него указания, благодаря коим и достигнуты нынешние счастливые результаты, но что теперь желательно, чтобы Государю была представлена общая картина всего дела (то есть чтобы Совет сказал Государю: «Видишь ли, какой Витте молодец»). С другой стороны, рассмотрение договора Советом будет иметь ту выгоду, что обессилит нападки общества и печати на невыгодность будто бы нового таможенного тарифа[337] для некоторых отраслей отечественной промышленности. То есть, что опять-таки ответственность Витте пред публикой будет вынесена на плечах Совета; этого несчастного Совета, который выставляется министрами и Витте во главе их чуть ли не как сборище революционеров.

Я, выслушав все это распределение ролей, для представления настаиваю лишь на одном – на том, чтобы заседание назначить как можно ближе к последнему дню прений в рейхстаге, с тем, чтобы из сказанного в стенах Государственного совета ни единое слово не могло сделаться орудием врагов договора в среде рейхстага. Мне удается убедить присутствующих перенести заседание с пятницы на понедельник.

26 февраля. Суббота. Прием в Аничковом дворце по случаю рождения Государя. Все то же целование руки императрицы и пожатие руки императора между обедней и завтраком. Завтрак за круглыми десятиприборными столами, завтрак весьма плохой. После завтрака cercle [338] императрицы, от которого удаляюсь, чтобы избегнуть какой-нибудь подчеркнутой нелюбезности.

Спускаясь по лестнице, вижу швейцара, тщетно силящегося остановить толпу выездных лакеев с шубами своих господ в руках, толпу, которая лезет вверх по лестнице. Невольно вспоминаю о том престиже и твердости власти, кои проповедуются нынешними бюрократическими властелинами.

28 февраля. Понедельник. В общем собрании Государственного совета заседание якобы для обсуждения условий нашего таможенного с Германией соглашения, а в действительности нечто вроде торжественного во славу Витте гимна[339]. Не возвышаю голоса, чтобы не числиться хористом.

Между прочим, на замечание Игнатьева о том, что значение таможенных ставок будет зависеть от повышения или понижения курса, Вышнеградский отвечает, что этим флуктуациям[340] можно противодействовать покупкой или продажей золота, то есть биржевой игрой.

1 мая. В 11 часов мне докладывают, что посланный из Михайловского дворца приезжал оповестить о смерти великой княгини Екатерины Михайловны. Покойная была вполне добрая, благотворительная, честная женщина, но, к сожалению, узкость