Среди мелочей домашней жизни я совсем и забыл о существовании Комиссии князя Барятинского. Почти все назначенные в состав ее лица разъехались; сам председатель лежал в страданиях подагры и только недавно собрался с силами, чтобы переехать в Царское Село. Прежние требования его сведений и справок из министерства давно уже прекратились… Я было думал, что всё это злополучное дело кануло в вечность и могущественный мой противник, не видя цели предпринятой им против меня козни, бросил свою затею. Однако же выходит иначе: на днях узнал я (от Александра Аггеевича Абазы), что на Военное министерство сочинен наконец памфлет и передан на рассмотрение генерал-адъютанту Чевкину; что в прошлый понедельник, 11 июня, съезжались к председателю Комиссии в Царское Село Чевкин, Павел Николаевич Игнатьев и граф Баранов (единственные члены, еще не покинувшие Петербурга); что на другой день, то есть вчера, подписан ими обвинительный акт. Это было первое и последнее заседание Комиссии, следовательно, приговор составлен единолично князем Барятинским (чьими руками – не знаю); Чевкин и Игнатьев явились послушными ассистентами. Не говорю о графе Баранове, потому что он был в отсутствии и приехал только перед самым заседанием 11-го числа, притом же голос его и не мог иметь веса в таком авторитетном трио…

Через несколько времени, вероятно, узнаю, в чем заключаются обвинения; но сколько можно догадываться по немногим словам, сказанным Чевкиным Александру Аггеевичу, главная тема обвинительного акта состоит по-прежнему в том, что в Военном министерстве нет надлежащей «хозяйственности» (узнаю в этом выражении Чевкина), что потому издерживаются лишние деньги; обстановкой же этой голословной темы служат мелкие факты, подобные тому, что были где-то отпущены из интендантских мастерских плохо сшитые сапоги, оружейные заводы мало еще изготовили малокалиберных ружей и т. п. Сущность дела заключается, конечно, не в том, что настрочили эти мудрецы, копавшиеся несколько месяцев в делах и сметах министерства, а в том, какая резолюция будет положена на подписанном ими акте. От этой резолюции, по всем вероятиям, будет зависеть окончательное мое решение – как поступить. Вся поднятая против меня буря должна иметь развязку с возвращением государя из-за границы, то есть около половины будущего июля: или посланная к его величеству в Эмс записка останется под сукном, или я должен буду окончательно просить об избавлении меня от такой должности, которую не дают мне возможности выполнять со спокойным духом.

Вчера, когда собирался я ехать в Комитет министров, удивлен был визитом Константина Владимировича Чевкина: он приехал будто бы проститься, уезжая сегодня же за границу. Посещение это показалось мне предзнаменованием недобрым, тем более что он не сказал ни слова о подписанном докладе Комиссии. Потом, в Комитете министров, Игнатьев также держал себя со мною как-то странно, приторно-учтиво; видно было, что ему неловко.

14 июня. Четверг. Приходится дополнить и исправить записанные вчера сведения о Комиссии Барятинского. Оказывается, в прошлый понедельник в совещании участвовало еще несколько лиц, кроме тех, о которых слышал я прежде, между прочими – Грейг и Якобсон. Последний из них сам во вчерашнем заседании Военного совета объявил мне о своем участии. Он отзывался с пренебрежением о записке, составленной под руководством князя Барятинского с поправками Чевкина. По словам Якобсона, записка эта не заключает в себе ничего важного: на каких-нибудь семи листах писарского письма высказываются мнения о невыгодности некоторых распоряжений по Военному министерству, а более всего трактуется об увеличении переписки в военном ведомстве. Стало быть, это всё прежняя пошлая дребедень. По всем вероятиям, я не ошибся, предсказав государю, что учреждаемая им Комиссия не приведет ни к какому другому результату, кроме сочинения еще одного памфлета на Военное министерство, и вызовет только новую полемику.