– Да, лучше побыть пока здесь, – сказал он. – Всё равно состав не подадут, пока не расчистят пути и не восстановят стрелки.

Он снял ранец и начал расстёгивать его. Из ранца вкусно пахло колбасой и свежим хлебом. Хлеб, казалось Бальку, пах ещё приятнее, чем колбаса. Может потому, что он напоминал ему родину. Батон был завёрнут в тонкую пергаментную бумагу, которая вся промокла от масла. Всё это он хотел привезти домой нетронутым. Другого подарка для матери у него не было. Но голод есть голод. Да и девушку, с которой ему Бог послал пережить эту бомбёжку, надо было хоть как-то поддержать.

– Хочешь? – Бальк вытащил хлеб. Он знал, что с продуктами сейчас в тылу гораздо хуже, чем на фронте. – Давай, усаживайся, угощайся.

И только теперь Бальк увидел ссадину на её ноге. Кровь залила разорванный чулок и уже засохла. Он знал, что кровь засыхает быстро. Только у мёртвых она не засыхает долго. Он вытащил индивидуальную аптечку, разорвал упаковку бинта.

– Надо перевязать.

– Не надо, – ответила она по-русски, отчего он едва не выронил из рук аптечку.

– Ты что, русская? – И тут он увидел нашивку на её простеньком сером платье с буквами: «OST». – Бог мой! Да ведь ты русская!

– Я сейчас уйду. Я работаю здесь, рядом. – Она пыталась говорить по-немецки.

– Да-да, – кивал Бальк.

Теперь, когда он узнал, кто она… И что, остановил он себя, я должен тащить её в полицейский участок? Сдать первому патрулю? Она ведь не сбежала. Просто прячется от бомбёжки. Так же, как и он. Что тут такого? Но сейчас, когда янки наделали столько бед, в этих тонкостях, пожалуй, никто разбираться не станет. Могут, под горячую руку, эту испуганную беглянку расстрелять, как разведчицу, подававшую сигналы самолётам. Сейчас набежит полиция, гестапо. Начнут разбираться, искать виновных, не принявших своевременных мер и прочее… И всё свалить на эту беднягу.

Бальк вздохнул, посмотрел на русскую и принялся резать колбасу и хлеб. Сделал два хороших бутерброда. Один протянул русской. За другой торопливо принялся сам.

Девушка какое-то время послушно держала хлеб, на который Бальк положил несколько добрых ломтей колбасы, потом, сглотнув, медленно покачала головой и протянула бутерброд назад.

Такие, как эта русская, всегда нравились Бальку. Красивая девушка, подумал он. Но ведь это не просто девушка, а – русская. Бальк знал, что ему, германскому солдату, арийцу, грозит за связь с русской, с неарийкой. Если те же шупо застанут их здесь, в пещере, то могут приписать ему именно это – связь с русской. Да плевать я хотел, в следующее мгновение подумал Бальк и уже теплее взглянул на девушку.

– Ешь, ешь, – сказал он и улыбнулся ей. – Угощайся.

Она откусила краешек и начала неторопливо жевать. И он увидел, какие красивые у неё руки. Таких красивых рук он ещё не видел ни у одной женщины. Он снова улыбнулся и отвернулся, чтобы не смущать её и не волноваться самому. Он попытался целиком переключиться на бутерброд, но это оказалось не так-то просто.

Пуля неслась над землёй, густо изрытой окопами и снарядными воронками. Она замечала, как копошатся внизу люди. Они стреляли друг в друга, таскали раненых и убитых, закапывали в ровики орудия, наводили переправы через речушки и болота, наступали, отступали. Но сейчас они не интересовали её. Надо было сделать облёт окрестностей и решить, что делать дальше…

Утром, когда стихла стрельба и наступающие части прошли на запад, экипаж сбитого Ил-2 и ещё трое танкистов сгоревшего танка, переправляясь вброд через Вытебеть, обнаружили на песчаной косе под черёмуховыми зарослями разведчика. Он стонал, подтягивал к животу ноги и резко распрямлял их. Тело его дрожало, сведённое судорогой, от которой он пытался освободиться. Видимо, он всё ещё пытался выбраться из реки.