Дальше я, как завороженный, слушал рассказ Пети о его горестной судьбе: как он попал в тюрьму, где его избили, а потом, в наказание за какой-то проступок посадили в изолятор, где он потихоньку сходил с ума, воя на стены. Говорит, выл, молча, потому что иначе было нельзя. Снова накажут. В-общем, вскоре была комиссия, которая направила его на освидетельствование. Там его признали «психом», и назначили принудительное лечение. И лечили его насильно – принудительно.

Петя позвал меня: «Пойдём, покажу, где я был». Мы зашли в нашу палату, и Петя показал в окно:

– Видишь, отделение напротив? Там меня много лет лечили. Это отделение для преступников всяких, маньяков и прочей нечисти. Знаешь, там какие порядки? Наручники на ночь к кровати. Если ночью захотел в туалет, то потом тебя на вязках три дня держат, под себя ходишь, но потом ночью ни одного скрипа не слышно.

Я посмотрел в окно.

Напротив наших окон стояло двухэтажное здание, одной частью повернутое к нам, а другим в хвойный лес. Окна были с двойными решетками, и почти до самого верха замазаны краской.

– Видишь, замазано всё? Оттуда если только маленький кусочек неба виден и облака на нём. Я столько раз мечтал, что было бы здорово, если бы я на этом облачке улетел домой. Просто сел бы на облачко и улетел отсюда. Я там вспоминать начал, а они меня порошками и уколами. Я никогда не сопротивлялся, я всё ел. Меня только два года как сюда перевели, в одиннадцатое отделение. Ещё год и меня выпишут. Они же меня отпустят? Как думаешь, домой отпустят?

– Несомненно, Петя. Я нисколько в этом не сомневаюсь. А какой номер у того отделения?

– Никакого номера нет. Спецблок и всё. Там страшные люди живут, убийцы. Их там лечат. А на другой стороне окон нет. Там есть операционные, где эксперименты проходят всякие. Им там черепные коробки вскрывают, и в мозг заглядывают.

Я хотел улыбнуться, в этот момент Петя нагнулся, чтобы поднять с пола фантик от конфеты, и я с ужасом увидел у Пети на затылке, под короткой стрижкой, два больших, заросших, медицинских шва, словно след от операций.

Это была моя первая писательская находка в «психушке».

Спецблок, где проводят операции и изучают мозг преступника. Интересный сюжет, надо его записать и зашифровать. Или попробовать попасть в этот спецблок.

В тот же вечер я попросил у дежурного санитара ручку и пару листов бумаги.

– Ручку? А ты глаз себе не выколешь ручкой? Что писать-то собрался? Жалобу, может, какую?

– Да нет, стихи хочу написать. Всякие там любовь-морковь.

– Стихи – это хорошо. Тамара Наумовна одобряет стихи.

Санитар Алексей был хорошим парнем и добросовестным работником. Никогда не кричал на пациентов и к каждому относился уважительно, как к больным и страдающим людям. Во время перекуров часто угощал сигаретами.

На одном из таких перекуров и выяснилось, что в детстве мы учились с ним в одной школе с разницей в несколько лет. Но многие учителя и школьные стены были одни и те же.

– Слушай, Ромка, я много лет здесь работаю. Я же вижу, что ты нормальный. Что ты здесь делаешь?

– Ну, я так, полное обследование прохожу.

– Обследование? В нашем, одиннадцатом? Ты смотри, аккуратнее. А то были всякие случаи. Один, например, от армии косил, перед комиссией ел говно, под дурачка улыбался. И доигрался, так дураком и остался. Лежит до сих пор, в отделении для лежачих, пять лет уже прошло.

– Алексей, уверяю тебя, что есть какашки я не буду. Здесь нормально кормят. А ты можешь мне рассказать про спецблок?

В глазах у санитара я увидел крик ужаса.

– Зачем ты меня спрашиваешь? Ты меня никогда не спрашивай про это? Понял? Никогда! Я сам ничего не знаю. И другим не советую лезть туда носом.