Около церковных стен искали спасения тысячи обездоленных, потерявших во время «великого мора» семью, друзей и средства к существованию. Чудом избежавшие смерти люди жаждали новых чудес. Этот поток почти безумных энтузиастов не вмещался в русло существовавших в то время церковных институтов.

В западноевропейских странах именно монашество оказалось на переднем крае духовного противостояния ужасам эпидемии. В то время как приходские священники зачастую бежали из городов, спасаясь от заразы, монахи нищенствующих орденов мужественно шли исповедовать и причащать умирающих, совершали по ним заупокойные службы.

На Руси ничего подобного не происходило. Городские и пригородные монастыри жили по особножительному уставу и фактически являлись «подсобным хозяйством» своих ктиторов. В этих обителях процветала частная собственность, а образ жизни инока зависел от его личного богатства. Особножительные монастыри, в силу своей «обмирщенности», не могли стать рассадниками жертвенности и героизма, не могли должным образом освоить поток пожертвований, принять толпы новых братьев и оказать помощь обездоленным. А главное – они не могли превратить религиозный пыл людей, спасенных Богом от «черной смерти», в «системные» подвиги благочестия. Эту задачу могли решить только стройные, как македонская фаланга, и способные к бесконечному воспроизведению своей четкой структуры монастыри общего жития. Их быстрое распространение во второй половине XIV – первой половине XV века стало своего рода «монастырской реформой».

Успех любой реформы во многом зависит от осуществляющих ее деятелей. Реформа консервативного по своей природе и при этом весьма амбициозного монашеского мира требовала от ее исполнителей незаурядных личных качеств.

В эпоху чумы на рынке труда – понимаемом предельно широко – открылось множество вакансий. И это были не только «рабочие руки». Появился спрос на пророков и праведников, на людей, способных оживить веру делами. И к чести Русской церкви, в ее рядах такие люди нашлись. Первым среди них был митрополит Алексей, сумевший не только правильно понять проблему «избыточного энтузиазма», но и найти такое решение, которое позволило практически без репрессий сохранить церковное единство. Избыточную покаянную энергию удалось направить в русло материального и духовного созидания.

Ближайшим сотрудником святителя в этом деле стал «великий старец» – игумен Сергий Радонежский.

Преподобный Сергий Радонежский с житием.

Середина XVII в.

Из чумного бреда и смрада мертвых деревень, из греха и покаяния, из безысходности и надежды рождались Московское государство и его историческое оправдание – Святая Русь.

Отцы ели кислый виноград,

а у детей на зубах оскомина.

Иез. 18, 2

Традиция была одним из устоев русского Средневековья. Цель жизни человека состояла в том, чтобы следовать заветам отцов и дедов. Князь Дмитрий сравнивал свои дела с делами отца – Ивана Красного. Но что мы знаем о его отце? Практически ничего.

Для огромного большинства людей история представляется своего рода кукольным театром, где образы действующих лиц очерчены резко и узнаваемо. В этом театре отцу Дмитрия Донского московскому князю Ивану Ивановичу досталась далеко не героическая роль. Он предстает перед потомками в образе человека доброго и кроткого, но недалекого, а в качестве правителя – полного ничтожества.

Заслужил ли отец Дмитрия свою неприглядную роль или это всего лишь проигрышный билет, который по ходу пьесы все равно должен был кому-то достаться? Вот вопрос, над которым стоит поразмыслить, если мы хотим понять главного героя нашей книги – самого князя Дмитрия Ивановича.