«В лето 6700 (1192), июля 28. Быша постригы у великаго князя Всеволода (Большое Гнездо. – Н. Б.) сыну его Георгиеви в граде Суждали. Том же дни и на конь его всади, и бысть радость велика в граде Суждали. Ту сущу блаженому епископу Иоанну» (32, 409). Заметим, что Юрий родился 27 ноября 1188 года и имел ко дню пострига (28 июля 1192) возраст 3 года и 8 месяцев.

Два года спустя обряд был совершен над другим сыном великого князя Всеволода – Ярославом. Он родился 8 февраля 1190 года. Возраст ко дню пострига – 4 года и 2 месяца (275, 169).

В первом случае днем пострига был вторник, во втором – среда. При совершении обряда присутствовал ростовский владыка Иоанн. Однако примечательно, что в обоих случаях постриги не были связаны с каким-либо церковным праздником или хотя бы воскресным днем. Полагают, что обряд носил «чисто семейный», домашний характер (162, 26). Однако летописи указывают на публичное совершение постригов. Так поступил в 1230 году Михаил Всеволодович Черниговский: «В то же лето князь Михаил створи пострыги сынови своему Ростиславу Новегороде у Святей Софии и уя влас архиепископ Спиридон; и посади его на столе, а сам поиде в Чернигов» (18, 69).

Обычай постригов дожил и до XIV столетия. Однако в летописях сохранилось лишь одно известие такого рода. В 1302 году, «тое же осени месяца ноября в 8, на събор Михаилов, быша постриги у князя Михаила Тферскаго сыну его Дмитрию» (45, 85). Михаил Тверской приурочил совершение обряда над старшим сыном, которому было тогда около четырех лет, к церковному празднику – Собору Михаила Архангела. Этот день княжеских именин был и городским праздником Твери.

Все эти окольные сведения подводят нас к прямому вопросу: был ли обряд постригов совершен над будущим героем Куликова поля? Увы, источники молчат об этом.

Но в метафорическом, переносном смысле можно сказать, что судьба очень рано совершила над головой Дмитрия Московского свой обряд возмужания. Чума, война, ранняя смерть родителей, боярская фронда, раннее одиночество – все это оставило след в характере юного Дмитрия. Оставаясь ребенком, он вынужден был играть роль взрослого. Его возили в Орду и во Владимир, сажали то на великокняжеский трон, то на ханский ковер. Его заставляли с важным видом говорить слова, смысл которых он еще не мог понимать. Лишившись опоры в лице матери и младшего брата, Дмитрий рано стал самостоятельным. Подобно малолетнему Ивану Грозному, он, вероятно, тяготился зависимостью от бояр и митрополита. Самолюбивый и скрытный, он научился притворяться, скрывать свои подлинные мысли и чувства. Но в душе его бродили смутные и непреодолимые желания.

Словом, он прошел ту суровую школу трудного детства, выпускники которой чаще других оставляют свои имена на скрижалях истории.

Так говорит Господь: и будут повержены трупы людей,

как навоз на поле и как снопы позади жнеца,

и некому будет собрать их.

Иер. 9, 20–22

Яркой чертой характера Дмитрия Донского было личное мужество. Даже среди правителей своего воинственного века он выделялся постоянной готовностью смотреть в лицо смерти.

Отношение к смерти – глубоко личная, сокровенная сторона души каждого человека. Она определялась многими обстоятельствами биографии князя Дмитрия. И первой среди них была губительная эпидемия чумы, несколькими волнами прокатившаяся по русским землям в 50-е и 60-е годы XIV столетия.

(Заметим, что на Руси слово «чума» не употреблялось. Любую эпидемию называли просто «мор». И только признаки этой страшной болезни, отмеченные летописцами, позволяют ее идентифицировать.)