Они выехали со стоянки перед станцией и покатили по озаренному солнцем шоссе, ведущему к деревне. Лето только начиналось, и пейзажи, прекрасные в этой части Суссекса во все времена года, были невероятно красивы. Зеленые поля, распространяющие благоухание; дорога в тени деревьев, с обеих сторон которой попадались рощицы, расположение которых не допускало и мысли о наличии какого-либо порядка или системы; старинные коттеджи вперемежку с современными домами, по замыслу архитектора вписывающимися в окружающую обстановку так, словно сама природа воздвигла их здесь, а не рука человека, и возле каждого буйным взрывом красок цвели люпины, дельфиниумы и пионы. Вся эта очарованная страна раскинулась между серебристой кромкой моря и гладкими склонами Даунса, возвышенность которого вздымалась за ней и сливалась с небесной лазурью, подернутой знойным маревом и наводящей на мысли о сонном гудении насекомых и длинных безветренных летних днях.

Как завороженный Мордекай Тремейн сидел сзади, живо вбирал всю эту сцену, словно боялся упустить хотя бы толику ее прелести, если заговорит или шевельнется, и всей своей сентиментальной и романтической душой ощущал, как поэты и художники веками стремились передать это волшебство словами или красками, чтобы хоть как-нибудь сохранить его.

Слева от дороги он увидел длинное строение из красного кирпича, с низкой соломенной крышей, возле которого стояла доска для объявлений, а на ней – приколоченная печатная афиша. Хоть доска быстро осталась позади, буквы были крупными, поэтому он успел прочитать:

– Вижу, в Далмеринге увлекаются драмой, – с улыбкой заметил он.

– Да, – подтвердил Расселл, – так и есть.

И опять в его голосе послышались те же несвойственные нотки, но развивать тему он не стал.

Через минуту они повернули, и впереди показалась деревня. Она расположилась в долине, у подножия невысокого холма, и, пока машина находилась на его гребне, Тремейн подумал, что никогда не видел более прелестной панорамы.

Легкое летнее марево придавало ей неземное очарование. Всевозможные оттенки зелени деревьев и травы, приятный рельеф выгона с вьющимся по нему ручьем и мостиком из нетесаного леса, а также полускрытыми среди деревьев коттеджами и домами побольше, – все это создавало картину какого-то зыбкого, иллюзорного очарования. Тремейну показалось, будто он видит отражение в водах пруда – еще гладких, но уже не вполне, – и боится даже дышать, чтобы не потревожить зеркальную поверхность.

Машина съехала с холма на ровный участок дороги. Они пересекли безлюдное подобие площади, центр местной торговли, и через пару минут уже двигались через рощу по обе стороны от дороги, где деревья на время скрыли из виду выгон. Тремейн глубоко и прерывисто вздохнул, словно только теперь мог позволить себе это, не потревожив покоя и умиротворенности, которые казались ему почти осязаемыми.

– Изумительное место! – воскликнул он.

Врач бросил взгляд через плечо, не отвлекаясь от управления машиной.

– Вон там и обнаружили тело, – негромко сообщил он.

Мордекаю Тремейну показалось, что он ослышался.

– Тело? – глуповато переспросил он.

– Да, – кивнул Расселл. – Тело Лидии Дэр. Ее нашли заколотой насмерть рано утром, на тропе через эту самую рощу, которую мы сейчас проезжаем.

Тремейн непонимающе смотрел то на доктора, то на его жену.

– Не убийство?

– Убийство, – ответила Джин Расселл так твердо, что слово прозвучало категорично и зловеще, уничтожив иллюзию безмятежности столь же бесповоротно, как стальной молот разбивает безупречно чистый лист стекла на груду острых осколков.