– А где ты живёшь?

– Не скажу, – голос Юмэ похолодел.

– Но я же тебе сказал.

– А я не могу, – ответил Юмэ, – расскажу, если захочу. Сейчас не хочу. Говорил же, не люблю унылых. Почему я должен тебе что-то рассказывать?

Тору пожал плечами. В самом деле, почему он ожидал ответа? Если Юмэ был частью подсознания, ответ уже был известен, но, если он действительно мистически общался во сне с настоящим человеком, то ему не стоило на что-то рассчитывать.

– В прошлый раз ты намекал, что я смогу показать тебе картины, – вспомнил Тору, – но я не могу сделать это во сне.

– Это другое, – ответил Юмэ, – ты научишься чуть позже. Эти картины же, говоря совсем грубо, продукт твоего ума? Как и сон. Научишься визуализировать и сможешь показать. Да хоть на стены повесить и галерею тут устроить. Ты бывал в картинных галереях?

– Бывал, – кивнул Тору.

– Я тоже. Так скучно-скучно, ходишь мимо рядов и залов, делаешь вид, что ценитель и что-то смыслишь, а потом врезаешься взглядом в какое-нибудь чудное полотно и, уже взаправду, видишь в нём что-то. И уже, вроде бы, не дурак, и никто не может смотреть на тебя снисходительно. Только спросят потом: «А какая картина больше всего понравилась?», а ты так увлёкся мазками и линиями, что ни автора, ни названия не запомнил. И тебя снова могут назвать дураком. И так по кругу.

– Тогда галереи похожи на жизнь.

– На чью?

– На всякую, наверное, но на мою точно, – сказал Тору, тяжело отрывая спину от стены, – тоже скучно, ходишь вокруг, а сути не видишь. Только я вот свою картину, чтобы перестать быть дураком, не нашёл ещё.

– Успеется ещё, – безразлично бросил Юмэ, – ты же совсем молодой. Не умри раньше времени, вот и всё.

– Так легко, – вздохнул Тору, – не умереть. Но умирают же.

– Так ты же считаешь себя особенным? – заметил Юмэ.

– Ничего я не считаю, – фыркнул Тору. Осмелел, к собственной радости.

– Да ты с таким напыщенным видом спросил, как я тебя искал. Прям как петух надулся. – посмеялся Юмэ. – Я, кстати, сам на это стекло злюсь. Хочу потрогать твои щёчки.

– Что? – Тору едва не поперхнулся воздухом.

– Они кажутся мягкими, – объяснил Юмэ, – ты же азиат, у азиатов всегда мягкие щёчки.

Мягкими… Кажутся мягкими? Тору никогда не считал свои щёки мягкими. Значило ли это, что Юмэ был настоящим? Неужели где-то в самом деле существовал человек, видящий те же сны, что и он? Как они могли столкнуться? Как оказались зажатыми в мрачных стенах и разделёнными стеклом без возможности открыться друг другу? И сколько на свете было таких, как они? Юмэ, кажется, упоминал кого-то из прошлого… Кажется. Тору сомневался: память то и дело подкидывала ему странные сюжеты, о которых он не имел представления. Будто фрагменты прошлых жизней, нанизанных на нити древнего и современного, сплетенные в тугой канат.

– Ты говорил со многими здесь? – спросил Тору.

– Едва ли существует много таких, не думаешь?

– Может быть, мы виделись в прошлой жизни, – вслух предположил Тору, но почти сразу пожалел о своём решении. Не стоило говорить о реинкарнации с, предположительно, западным человеком – там такое выступает только в качестве поводов для шуток.

– Я был мотыльком, – заинтересованно ответил Юмэ. В его голосе Тору услышал воспрянувшую жизнь: точно мотылёк, из последних сил летящий на свет. – Лохматым и дурным. Залетал в чужие окна, врезался в настольные лампы, обжигался и слеп.

– А я думаю, что часто плавал по реке Ганг, – смутившись, сказал Тору, – в Индии которая. Длинная лодка, я забыл название. Но ты понимаешь, наверное. И вот я плыву, и так хорошо на душе. Вообще воду люблю. Она притягивает и очищает.