Организм вымещал ненужное со вздохом, полным чего-то запредельного. Эскалатор выровнялся, и Тору с Юрой по течению направились к выходу. Так обыденно, так колко. Будто возвышаясь над горячим склоном. Тору чувствовал. А что чувствовал, не понимал и сам. Но чувствовал, и это главное, потому что чувствовать – уже дарование высших сил.

В Японии было такое количество богов, что Тору почти потерялся в их клубке. Но высшие силы помогали ему: иначе было не объяснить то, что он всё ещё чувствовал твердь под ногами. Чувствовал день за днём, и это казалось ему фантастическим везением. Или невезением. В зависимости от дня. Жизнь давала ему всё больше возможностей для того, чтобы в будущем осуществить задуманное.

Меряя шагами хрустящую плитку, не стоило думать ни о чем, кроме силуэтов, меркнущих в освещении холодных люминесцентных ламп. Обе фигуры сейчас превращались в эмоции, пылкие, едкие, душевные. Юра стал призраком, но обрёл куда более плотную оболочку в глазах Тору. По необъяснимому внутреннему влечению он стал тем, за кого можно было зацепиться в толпе.

Согласовав действия с мыслями, Тору зажмурился и почти инстинктивно вцепился в рукав Юриной ветровки.

– Ты чего? – осознавать то, что сделал в предыдущую минуту, было поздно: Юра уже смотрел на него с нескрываемым осуждением. Как отвратительно это, должно быть, выглядело со стороны! Отец отвесил бы ему подзатыльник.

– Полиэстер? – Тору сказал первое, что всплыло в его голове из-за спин сцен побоев, порицания и изгнания. – Эта куртка, она…из полиэстера, да? Похожа на ту, что была в моём детстве. Мне нравится, как шуршит, так забавно.

– Хм, – Юра ненадолго задумался и посмеялся – ранка на губе начала кровоточить, и он ловко слизал каплю бледным языком. Тору тяжело сглотнул, по пищеводу скатился вязкий комок стыда. – Да чёрт его знает, наверное, полиэстер. А ты в тряпках разбираешься?

– Нет, я просто запомнил полиэстер, – едва слышно ответил Тору. Его голос заглушил звук движущейся навстречу улицы. Юра не переспросил. – Только его и лён, ничего больше.

– А по-японски скажешь что-нибудь?

Тору достал зажигалку и чиркнул колёсиком. Оно не поддалось дрожащим пальцам ни с первой, ни с последующих трёх попыток.

– Упёртый, – цокнул по-прежнему бледным языком Юра, – помочь?

– Угу, – кивнул Тору, протянув ему зажигалку и зажав между зубов сигарету.

– А ты по-японски скажешь? – Юра посмотрел хитро, но Тору совсем не хотелось спорить. Ему хотелось курить, поэтому ответом был безропотный кивок и нахмуренные брови.

– Милашка же, когда сердишься, – Юра смело прокрутил колёсико, и крепкое пламя, почти не колышущееся от ветра, коснулось сигареты.

Тору жадно втянул воздух; лёгкие наполнились дымом и спокойствием.

– Спасибо, друг, – японский зазвучал для Тору чуждо. Среди морщинистых зданий кровь Азии начала вскипать.

Тору почувствовал, что породнился с покачивающейся плиткой, легендами о медведях, балалайке и водке. В воздухе по-прежнему пахло Японией, родной и свежей – в пыльном Токио и добродушном Киото.

Тору ощутил себя похожим на грифель упавшего карандаша. Ему было жаль карабкающегося из бездны мальчишку.

Оказавшись в столице России, Тору глубже погрузился в отравляющую его рутину: темп, заданный городом, остался синяками под глазами и шрамами на предплечьях. Он не мог сказать, где пролегала граница между ним прежним и настоящим, потому что в гуле метро и выхлопах труб потерял счёт времени и самого себя. Однако знал наверняка, что что-то в его существе никогда не будет прежним. Токио никогда не был тише, но не ощущался на коже мучительно ползающими мурашками.