Волков ничего ему говорить не стал. Огорчать не хотелось, хвалить было не за что. Сунул шлем Увальню, тот положил его в мешок на седле.

– Монах к тебе не заходил? – спросил у кузнеца кавалер.

– Заходил, – кивал тот, – заходил два дня как. Просо брал, муку, масла немного взял.

– Два дня? – переспросил Сыч. Был он мрачен немного, видно, ещё пиво, что он пил два дня, в нём своё не отгуляло. – Ничего не говорил? Может, ещё что хотел, кроме еды?

– Хотел, хотел, – кивал кузнец, – новый замо́к. Я ему клетку делал железную с замком, так этот замок забился. То ли ржой, то ли грязью. Я обещал глянуть или новый сделать.

– А зверь у тебя не объявлялся? – Спросил кавалер.

– Нет, после разговора с вами так и не было его ни разу.

– Не было?

– Даже следов вокруг дома не стало. И собаки потявкивать стали по ночам, раньше такого не бывало. Раньше только выли, а сейчас расхрабрились чего-то, – говорил с радостью кузнец.

Платить кузнецу было не нужно, барон в прошлый раз на том настоял, Волков простился с ним и поехал от него к монаху.

Он ещё издали увидал, как только поднялся на холм, слава Богу, глаза ещё не подводили, что монах дома. В огороде, который был разбит справа от дома, ближе к кладбищу, стояла лопата, воткнутая в землю, а дверь лачуги была приоткрыта. Совсем чуть-чуть, но замка на двери не было точно.

Подъехали – ничего. Тихо. Только октябрьский ветер качает кусты на холмах.

– Эй, – заорал Сыч, – святой человек, ты тут?

Тишина, ветер на холмах чуть заметно теребит кусты, одна из лошадей трясёт головой, узда позвякивает еле слышно.

– Святой человек! – орёт Сыч. – Ты тут?

Нет. Не слышит.

Сыч понял, что всё придётся делать ему, подъехал ближе, совсем к двери, посмотрел на неё, слез с коня. Подошёл к лачуге и вдруг остановился. Замер. Потом повернул голову, приложился щекой к двери, прислушался.

– Ну, чего? – не терпится знать Волкову. – Чего там?

Сыч поворачивает к нему лицо и говорит:

– Кровищей воняет, экселенц.

– Человеческой? – спрашивает Увалень с заметной тревогой.

– Да разве я тебе пёс, чтобы разобрать, – со злым весельем отвечает Фриц Ламме. – Вот дурень, а.

Увалень молчит, все молчат. А Сыч достал из рукава свой мерзкий нож и его лезвием аккуратно отворил дверь лачуги. Тут же заглянул внутрь и долго смотрел.

– Ну, видно что?

– Темень, но теперь точно скажу, кровищей оттуда несёт. Из халупы его. Максимилиан, ты бы соорудил свет какой. Так ни черта не видать. Окон-то нет.

– Да как же я тебе его сооружу, нет у меня лампы, -сказал юноша.

– Ну, может, факел какой, – продолжил Сыч, всё ещё пытаясь разглядеть, что там внутри.

– Да из чего? – всё упрямился Максимилиан.

– Найдите, – сказал Волков резко и добавил Увальню, – и вы, Александр, помогите ему, веток сухих найдите.

Оруженосцы послушно и резво слезли с лошадей, начали искать сухие ветки, полезли в кусты. А кавалер сидел на коне и думал, что зря он забросил свою привычку носить кольчугу. Раньше повсюду был в ней, и ничего, что рубахи под нею изнашивались быстро, так зато он всегда себя спокойно чувствовал в кольчужке-то. А один раз, в секрете когда стояли, так она ему жизнь спасла, когда враг про секрет вызнал и налетел внезапно.

А сейчас колет надел и ездит по поместью, словно у себя по дому ходит. Волков привычно потянулся к эфесу меча. Побарабанил по нему пальцами. Ну, хоть меч был при нём.

Тишина весела над округой, тишина недобрая. А чему удивляться? Место дикое, пустошь, домишко меж холмов стоит в кустах колючих, при кладбище. Невесёлое место и так, а тут ещё Сыч говорит, что кровью воняет. Оруженосцы кусты ломают, ветки сухие ищут, и тут Увалень говорит: