Конечно, В. А. не использовал всех, имеющихся в его распоряжении, возможностей. Как, например, можно было бы познакомить студентов с архитектурными памятниками в самой Казани, а этого не было сделано. Единственным, но едва ли убедительным, соображением в оправдание профессора можно указать разве на то, что лекции ему приходилось читать в горячую пору на четвёртом курсе, когда студенты заняты были писанием своих «кандидаток» и нужно было беречь их время.

Для общей же характеристики профессора нужно сказать, что он как-то неприступно держался в отношениях к студентам. В этом, вернее, была причина того, о чём речь шла выше.86

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 721. Л. 11-12.

П. П. Пономарёв87 поступил в Казанскую духовную академию по окончании курса обучения в Пермской духовной семинарии в 1894 году. Когда мы поступили в 1909 г. в Казанскую академию, он был уже в возрасте 35-36 лет, имел учёную степень доктора богословия, звание профессора, был членом правления академии и по совместительству занимал должность помощника инспектора. Последняя его должность вызывала у нас всегда недоумённый вопрос: почему он взял на себя такие обязанности, будучи на вершине положения в академии? Чем привлекала его эта должность – наблюдать за «детьми» в возрасте от 20 до 25 лет? Лекции по догматическому богословию П. П. читал на третьем курсе и, следовательно, в течение двух первых лет обучения в академии мы имели с ним соприкосновение по административной линии.

Говорят, что «глаза [–] зеркало души человека», но это суждение можно расширить и сказать, что вообще и весь наружный облик человека в какой-то степени отражает его внутренний мир. Правда, бывает и так, что ни наружный вид, ни внутренний мир кого-либо ничего не говорят о человеке, и про такого человека говорят, что он человек-сфинкс. Речь эта клонится к тому, что, очевидно, не лишне описать наружность П. П., поскольку она является типичной для обрисовки его характера. Мы встретили П. П. в расцвете его физических сил. Высокого роста и крепкого сложения, он имел несколько грубоватые черты лица: лоб сильно нависал на глаза, нос в верхней части был вдавлен, а в нижней, наоборот, приподнят и приплюснут (курносый); на голове шевелюра тёмно-русых волос, на подбородке – жидкая растительность волос. Что сказать о глазах? Встречаются яркие характеристики глаз у людей; например, все, кому приходилось видеть Победоносцева, говорили в один голос о его глазах и взгляде: «взгляд холодный-холодный». Кажется, у Чехова или у Салтыкова-Щедрина встречается такое выражение: «глаза выцветшие, как у солёной щуки». Нет необходимости и повода для подобной характеристики глаз П. П., но можно сказать, что глаза его никогда и ничего не говорили. Мы никогда не видели его улыбки, как иногда бывает: увидишь улыбку человека, сразу откроется его душа, и думаешь: этот человек, вероятно, добряк. Мы никогда не видели раздражения или злого выражения в его глазах, как это иногда бывает: посмотришь на такового человека и невольно возникает вывод о нём: этот человек, вероятно, злюка. Мы, можно сказать, никогда не слышали его голоса. А ведь были случаи, когда он мог бы подойти и поговорить не скажем «по душам», а просто по-человечески. Взять, например, известие о смерти Л. Н. Толстого. Неужели он не видел возбуждения студентов? Неужели он не мог подойти и поговорить? Нет, это не входило в его обязанности. Или ещё возьмём такой случай, когда, казалось, Валаамова ослица заговорила бы, но он был нем. Студенты устроили забастовку в знак протеста по случаю недовольства питанием: объявили, громко говоря, голодовку, т. е. не стали выходить в столовую на обед и ужин. По существу это была чистая глупость, но правление академии объявило всех студентов уволенными из академии и предложило всем снова подавать заявления о зачислении с признанием «повинной». П. П. поручено было собирать эти заявления, и он их собирал, причём не говорил ни слова: ни за, ни против. Эпическое спокойствие! Ничто – ни голос, ни взгляд, ни вообще манера поведения – не выражали его отношения к этому факту. На посту пом[ощника] инспектора мы его видели в двух случаях: во время богослужений он стоял у задней двери, ведущей в церковь, через которую студенты входили в церковь и неподалёку от которой становились в свободном расположении, а не в рядах. Он стоял, казалось, безучастно ко всему окружающему. Молился? Не было заметно никаких внешних признаков этого. Следил ли он за студентами? Опять-таки, не было заметно этого. Когда нужно было за всенощной пойти к иконе или кресту, он шёл во главе студентов, становился потом на своё место у двери, а в конце богослужения молча уходил в свою квартиру. Он являлся в столовую на обед и ужин для наблюдения, молча стоял у последнего стола и давал звонки к началу и концу обеда и ужина. И это было всё, в чём видимо, зримо проявлялась его деятельность на посту помощника инспектора. Может быть, в этом именно и проявлялась особая мудрость П. П. – существовать в виде некоего символа власти.