[325]

Где [и] как научился К. М. своему мастерству, а мастер он был большой, мы не знали, но по привычке мыслить знакомыми литературными образами, мы думали, что он прошёл тот же путь, который прошёл Горький, работая поварёнком у Смурого. Да так, вероятно и было на самом деле.326

К. М. был из вятских зимогоров, той многочисленной массы людей, которые за невозможностью прокормиться у себя на земле, на зиму тучей налетами в города, чтобы к лету опять поехать на свой скудный земельный участок и добыть пропитание для семьи, по крайней мере, на часть года. Такими были все наши, так называемые, сторожа, но К. М. среди них был уже обладателем ценной квалификации повара, и труд его оплачивался во много раз выше (ему платили за месяц 25 руб[лей]327, а им 6-7 рублей). К. М. по работе приходилось вступать в двоякие отношения со сторожами: с одной стороны, приходилось иногда опираться на их помощь, что было оговорено условиями приёма их на работу, а, с другой стороны, обеспечить им питание, что тоже входило в условия оплаты труда. В помощь К. М. сторожа, например, привлекались, когда в меню стоял жареный картофель. В эти дни кухня приобретала вид деревенских зимних девичьих посиделок: сторожа сидели кружком у мешков с картофелем и окожуривали его. Что касается питания, то им поступали кости при варке супа, остатки супа, каши, киселей, подливов, картофеля, причём к чести К. М. нужно сказать, что он не обижал сторожей, которые в большинстве случаев были его односельчане, и обеспечивал сытным обедом и ужином. Нужно сказать, что такие блюда, которые не были строго нормированы, как супы, каши, кисели и т. д. готовились в таком количестве, что их всем хватало, а остатки забирал ещё Кондратий для своих ховроний.

Мы лично с К. М. соприкасались во время дежурств, учреждённых после революции 1905 г. и здесь обнаруживалось, что К. М. не только питал нас, но и интересовался нашей учёбой, тем, кто и как учился. Его любимым выражением в адрес тех, кто хорошо учился было: «так, так, у него, как видно котелок хорошо варит». Остался также в памяти один из афоризмов К. М.: «Отсеки руки по локоть, но к себе не волокай».

[328]

В 1935-1936 г. я работал на курсах мастеров соц[иалистического] труда ВИЗа, и в числе моих учеников была работница цеха № 2 т[оварищ] Рассохина. Я поинтересовался, не знает ли она, что-либо о К. М. Она сказала, что он её дядя и в то время жил в Тюмени. Это были у меня последние сведения о нашем доброй памяти поваре – Кирилле Михайловиче Рассохине.329

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 12 об.-15.

Иван Иванович (мы не знали его фамилии) работал в семинарии столяром по ремонту.330 Его мастерская была расположена над баней, в восточной части верхнего этажа.331 Комната была большая, светлая, сухая и тёплая. В ней в разных местах лежали кучи леса: доски, брусья, а на полу горы стружки. В воздухе стоял аромат от соснового и пихтового леса. Огромный верстак стоял ближе к северной стороне, а на стенах около него развешан был «струмент»: пилы, ножовки, долота, свёрла и прочее. В стороне стояла кровать со спальными принадлежностями. Здесь, в уединении, И. И. и проводил большую часть рабочего времени с редкими выходами на место какой-либо мимолётной поделки: приколотить что-либо, подправить покосившийся предмет, ввернуть шурупы или что-либо подобное. Эта отчужденность его работы накладывала печать на его характер и настроение: был он малоразговорчив и, как было заметно, и не любил, когда к нему обращались с разговорами. Может быть, на таком его поведении отражалось и то, что он когда-то был изуродован: у него одна нога была сильно изогнута, и он ходил прихрамывая. У одного глаза у него было вывернуто веко. Мы редко непосредственно соприкасались с И. И., вот разве только что-либо у парты случилось, и он приходил в класс и тут же производил необходимый ремонт, или когда при переходе на зиму он приходил в классы и прошпаклёвывал окна. Вот тогда-то мы и вели наблюдения над ним, на основании которых и получился описанный выше его образ. Из истории семинарии было известно, что И. И. однажды даже был инструктором по столярному делу. На каких условиях он обучал трёх или четырёх семинаристов столярному делу – это осталось нам неизвестным. Известно только, что, во-первых, учились они этому «по своей доброй воле», во-вторых, что они научились делать табуретки и тумбочки и что по вине одного из них, в-третьих, произошёл пожар в мастерской, после чего опыты с обучением столярному делу были прекращены.