– Да ладно, чего там. Отбрехаемся. Ты мне вот что скажи: если я, на своем веку много чего навидавшись, начну были рассказывать, это как? Пойдет?

– Пойти-то пойдет, – Тони задумчиво сморщился, – если хорошие были…

– Отличные. Смачные, красочные.

– Да только я не советую.

– Что так?

– Ну, понимаешь… – Тони ботинком растер пятнышко на мраморе лестничной площадки. – Заведение у нас такое. Отель, видишь ли, специфический. Чем меньше правды, тем лучше – а то, неровен час, самому и отольется. Неприятностью какой-нибудь. Ша! – вскинул он ладонь. – Никаких вопросов; мне надоело повторять.

«Да не твоя печаль – мои стеллары», – хотел было обрезать Таури, но промолчал, издавна приученный не раздувать конфликты. Умение вовремя смолчать и к месту пошутить всегда кстати, а уж в глубоком космосе без него просто труба.

– Красиво у вас, – заметил он, шагая рядом с Тони по лестнице.

На ступенях тут и там стояли вазы, из которых доверчиво глядели фиолетовые цветы.

Задержала метнул на Таури насмешливый взгляд.

– Ничего подобного. Грязь, мразь и безобразь, и никакой эстетики. Вонь, темень и сущая гадость, привычными словами никак не выразимая. Одно слово – дрянь, а не гостиница.

– Ах да, разумеется. В жизни не видал подобной помойки. Ишь, устроили хламник, загадили все и вся. Тьфу! – вдохновенно изрек Таури и поинтересовался: – Сколько брехунчиков я заработал?

– Так тебе и скажи. Ты, братец, проспрашиваешь больше, чем наговоришь.

– Нашел, о чем тужить! Врать я не умею, что ли?

– А я почем знаю? Вдруг нет?

На площадке между третьим и четвертым этажом была зеркальная стена с затейливыми светильниками: кованые кусты с ажурными листьями, а на ветвях желтые плафоны-колокольцы. Таури поглядел на идущие навстречу отражения. Тони – широкий, высоченный, но легкий и проворный, посмотреть приятно. Вот он сам – на голову ниже, худощавый, ладный, загорелый. Отличный искусственный загар, приобретаемый с течением многих лет; серо-голубые глаза, темные волосы и преждевременные морщинки у глаз и на лбу. При его профессии быстро начинаешь казаться старше своих лет.

– Сколько у вас тут этажей – пятнадцать? На последний ты людей тоже пешком гоняешь?

– Для маломощных у нас лифты есть, – отозвался Тони. – Но вверх-вниз ходить полезно: подстегивает воображение. Пока всползешь или спустишься, какая-нибудь историйка уже готова. А-а, вот и моя красотуля! – вскричал он, взбежав на очередную площадку. – Фу, Эльжи, какая пошлость, ты же и так самая красивая девушка в отеле. Ай-яй-яй. Уж от кого-кого, а от тебя не ожидал.

Таури смотрел на Эльжи, не понимая, за что ее корят, а Эльжи смотрела на него. Она была столь же прекрасна, как сидевшая в холле морская богиня – чудесное, возвышенное, волшебное существо. Длинное белое платье, целомудренно схваченное на груди перламутровой брошью, каскад золотистых кудрей, теплые карие глаза, в которых вдруг появилось затравленное выражение.

– Здравствуйте, – сказал он.

Неземное видение вдруг исчезло. Перед Таури оказалось лишь пустое зеркало на стене, в инкрустированной серебром черной раме.

– Да ты обернись, тут познакомься, – ухмыльнулся за спиной Тони.

Обернувшись, он изумился еще больше. Обшарил глазами площадку, оба лестничных марша, обескураженно взглянул на по-прежнему пустое зеркало – златокудрой принцессы не было и в помине. Громила-швейцар захохотал.

– Ай да Таури, ай да Берк! Так ведь и ослеп! Видишь, Эльжбета, что с человеком краса твоя сделала?

И тут он наконец ее заметил. Девушка стояла рядом с Тони, и задержала обнимал ее громадной лапищей за плечи. Только это была не Эльжбета: ни ореола сияющих золотом волос, ни юной ослепительной красоты, ни струящегося белого платья. Вернее, платье было, но очень скромное, и из-под него виднелись худые коленки. Лишь целомудренная брошь была на месте, скрепляя ворот под впадинкой на горле. И те же теплые карие глаза, глядевшие на Таури растерянно и жалко.