Работал там на медных рудниках, в местечке под названием Мунта. Его еще называют Маленьким Корнуоллом из-за слоеных пирогов и методистов – и тех и других там в избытке.

Пища для ума и для души, заметила Дивния.

Еще там были черные туземцы, которые знали свою землю и знали море. Я ходил на берег залива и смотрел, как они ловят рыбу острогой, сделанной из хвостового шипа ската. И один черный – его звали Бобом, – представь, называл меня «белым парнем». Никогда не думал о цвете своей кожи, пока не очутился на далеком чужом берегу, где стоял под самым высоким и самым синим небом, какое только можно вообразить, и смотрел на черного парня, бьющего острогой рыбу себе на ужин.

Дивния улыбнулась. Взяла его руки и поднесла их к своему лицу.

Он хотел рассказать, что именно с этого началась его тоска по дому: с вида умопомрачительного неба над головой и тощих черных людей вокруг. Он хотел рассказать, как в тот самый миг понял, что все в его жизни неправильно: ему нужен свой дом, но разве может стать ему домом эта земля, пропитанная гневом и болью? Земля, где так мало людей и так много мух? Земля, раскаленная докрасна и обжигающая, словно печь? Разве мог он сделать своим домом землю, где не было ее? И он плакал на том берегу, притворившись, что глаза слезятся от яркого полуденного солнца, когда Боб обернулся к нему и со смехом спросил: Пасяму твоя мокрый клас, друх?

Что с тобой? – спросила Дивния.

Джек промолчал. Затем вынул из кармашка массивные золотые часы и вложил их между ее ладоней.

Как видишь, я вернулся богачом, сказал он.

Ты вернулся настоящим джентльменом.

Вот именно. А ты смогла бы полюбить джентльмена?

Я предпочла бы простого моряка без гроша в кармане.

Джек рассмеялся.

Как ты догадалась?

Потому что я знаю тебя, Джек Френсис. И я могу узнать твое прошлое по запаху твоих рук.

Дивния вновь наполнила его кружку.

Там тоже случилась авария в шахте, и это меня подкосило, Дивни. Не мог заставить себя спуститься в забой. Все время думал о Джимми. А ты его вспоминаешь?

Временами. Но тебя я вспоминаю чаще.

И ты все еще меня любишь?

Да. Во мне много нерастраченной любви.

Джек потянулся к элю.

До сих пор чувствую себя виноватым, сказал он.

А мое чувство вины съедено временем.

Ты везучая.

Нет. Просто очень-очень уставшая.

Больше никогда не полезу под землю, сказал Джек. Для меня остается только море. Попытаю счастья на волнах.

Искупаемся? – предложила Дивния.

Я не умею плавать. И не знаю ни одного моряка, который умел бы.

А мы у берега. Если что, я тебя поддержу.

Удержать меня нелегко.

Ничего, я надежный якорь.

Они подошли к причальному камню и при свете фонаря помогли друг другу раздеться. И они глядели друг на друга, и глаза их стали подобны ласкающим рукам, и такова была сила их желания, что оно заставило реку покрыться рябью. А когда они уже больше не могли смотреть, она взяла его за руку и потянула в холодную воду; и голова его так сильно кружилась, что он мог бы утонуть даже на мелководье.

Пока он одевался после купания, она собирала его дорожную сумку, положив туда терновый джин, банку маринованных моллюсков и булочки с шафраном. Добавила к этому пакетики сушеных каштанов и листьев окопника для облегчения клокочущей одышки, которую он тщетно пытался скрыть.

Вечером накануне его ухода она попросила Джека заняться с ней любовью. Так и сказала без обиняков: мол, и без того уже много лет упущено, а ей страсть как этого хочется, прямо сейчас. Подогретый выпивкой, он последовал за ней в лодочный сарай, и там, при золотистом сиянии свечи, дневная жара сменилась ночной испариной. Он через голову стянул с нее рубашку, и дотронулся до ее грудей, и поцеловал ее груди, и запустил руку под юбку, и не обнаружил там никакой другой материи, только голую кожу. Он избавился от своих брюк, а вместе с ними и от остатков стеснения.