Вноситель вклада – Чкалов Валерий Павлович.

Сумма вклада – 100 рублей 00 копеек.

Больше никаких записей на линованных страничках не было.

– Это что – тот самый Чкалов? Знаменитый летчик? – глуповато спросил я.

– Да, тот самый, – кивнул Сашка.

– Срочно передай в музей авиации с табличкой: «Даритель – Александр Игнатьевич Серебровский», – бесхитростно предложил я.

Сашка отрицательно помотал головой:

– Это экспонат для другого музея. Огромной экспозиции о бессмысленности, зряшности прожитой здесь жизни. Об идиотизме любой веры…

– Не подрывай во мне веру в тебя, – предостерег я, но он и не обратил внимания на подначку.

– Мой дед Артем был механиком у Чкалова, они и вне работы корешевали. Когда родился мой отец, геройский пилот, сталинский любимец подарил деду Артему эту сберкнижку, как ложечку на зубок. Вырастет, мол, парень, мой подарок вместе с процентами состоянием станет…

– Тогда, наверное, это приличные деньжата были…

– Наверное, – грустно согласился Сашка. – Только вскоре Чкалов разбился, а деда Артема расстреляли как вредителя. Бабка нищенствовала, но в сберкассу не пошла – боялась, что по этому чкаловскому подарку ее вспомнят и пригребут для комплекта.

– Грустная история…

Сашка пронзительно посмотрел на меня и едко, зыбким своим тоном сказал:

– Боюсь, ты меня не понял. Мне кажется, ты заподозрил меня в сентиментальной печали…

– Ну, знаешь, бодриться-веселиться тоже поводов не видно, – заметил я.

– А не надо грустить или веселиться – понимать надо! – яростно сказал Серебровский. – Наверное, ты уже плохо помнишь моего отца – он был гением. Безответным, тихим, занюханным гением. Ты знаешь, чем он занимался?

– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Он, кажется, в каком-то ракетном ящике инженерил…

– Вот именно – безвидно и безнадежно инженерил. Но до этого он первым в мире придумал систему гироскопического управления летательными аппаратами. Понимаешь? – с напором спрашивал Сашка.

– Не понимаю, – честно признался я. – Я совсем не по этому делу…

– Да и все начальники, к кому он обращался с этим выдающимся изобретением, были не по этому делу. Потом он надоел начальству, его группу разогнали, а тему закрыли навсегда – разработки бесперспективны, научно-технической и оборонной ценности не содержат. Вот он в ящике и инженерил лет пятнадцать, пока не умер. Сорок шесть старику было. А рассчитались за него с нашими долболомами американцы…

– Каким образом? – удивился я.

– Они создали новое поколение оружия – крылатые ракеты. И все вооружение нашей непобедимой и несокрушимой перед этими ракетами стало горами металлолома. Крылатые ракеты работают на тех же системах, что придумал когда-то мой батька. Смешно, мой тихий бессловесный отец мог продлить век коммунизма. Но не случилось…

Сашка забрал у меня из рук старую сберкнижку, положил ее обратно в сейф, щелкнул замок на дверце.

– По этой книжке можно изучать историю нашей страны, – сказал он. – Мало кто понимает, что деньги, как состав крови, отражают состояние здоровья народа, самочувствие государства. То, чем с нами расплачивались семьдесят лет, были не деньги. Фальшак, бумажки, талоны на питание. А у талонов не бывает долгий век. Ты чего улыбаешься?

– Смешная фантазия пришла – представляешь, если бы Чкалов положил на имя твоего старика сто франков в швейцарский банк, – предположил я. – Что стало бы с ними за шестьдесят лет с лихом?

– Я на них себе дом под Лозанной купил бы, – сказал зыбко Сашка – не то всерьез, не то шутил. – А книжечка сберегательная – мой расчетный чек с державой! Больше я ей ничего и никогда не должен…

Негромко загудел зуммер на переговорнике, замигала лампочка, и голос секретарши Нади нас мгновенно вздрючил: