Она взглянула на него через плечо и слегка дотронулась до его руки.

– Извини, ты не понял меня. Всюду о социальной справедливости, о равенстве, о гласности, сам, наверно, пишешь об этом, а в жизни плевали они на эту социальную справедливость: пользуются своим мундиром и тянут живым и мертвым.

– Это ты про отца, про Рыбалко?

– Нет! Эти – два дурака, по меркам других: живут от зарплаты до зарплаты, то Коваль одалживает у Рыбалко червонец, то Рыбалко у Коваля. Зашел бы к нам и поглядел на нашу мебель. А вот такие, как Труш – есть у них такой, все в ОБХСС просится, – в угро ему грязная работа. Да и не только Труш, там сплошь и рядом, всю торговлю прибрали к рукам.

– Ты-то против чего протестуешь? Давай зайдем куда-нибудь, хоть перекусим.

Она сразу повернула к кафе и все так же шла впереди на полшага.

– А чего не протестовать? Сейчас массы начинают закипать. Думаешь, отец лучше других? Правда, он ничего не берет бесплатно, но может позвонить по телефону, представиться и выбить путевку для матери в санаторий, в какой она хочет, продукты достанет, импорт. А как же наши соседи? Они не могут козырнуть формой и сослаться на свою должность, поэтому и в очередях стоят как все. Я, конечное дело, высказалась и про партию, и про должности, и про блага, и про ложь, как говорят одно, а делают другое. Мать, конечное дело, у нас скорая на расправу, в дискуссии применила запрещенный прием, вот я и самоизолировалась от них. Хлеб, соль ем свои, платье вот купила. Наверное уйду на вечернее отделение, поступлю на работу. Как тебя зовут? – без всякого перехода спросила.

– Виктор Шмелев, Советский Союз! Скажу тебе одну фразу, моя мать ее автор: «Побитый матерью – что дважды поцелован!» Она ведь сама больше переживает, что взрослой девке дала пощечину. Ты на каком курсе?

– Хочешь высчитать, сколько мне лет? Я старуха, мне уже двадцать. На Востоке таких и замуж не берут, перезрела.

Они вошли в полупустое кафе и уселись у окна. Парень-официант оценивающе поглядел на эту пару и лениво пошел к ним.

– Дай нам чего-нибудь поесть, – бросил Виктор уверенно, так, словно он здесь бывал не первый раз.

Парень пожал плечами и отошел. Вера догнала его и что-то тихо сказала. Официант снова окинул взглядом Виктора и юркнул на кухню.

– Ты что ему сообщила? Что я Герой Советского Союза?

– Я сказала, что надо уважать знаменитых актеров и так равнодушно не относиться. Когда ходишь в кино, то он тебе доставляет удовольствие, а ты ему живому не хочешь.

– А сама протестуешь против социальной несправедливости.

– Я есть хочу. А Наполеон говорил, что все надо начинать с желудка. Может, он и не так говорил, но мысль верная.

Официант принес две отбивные с луком и, подмигнув Вере, спросил:

– Такое мясо требует сухого вина, например «Цинандали», не правда ли, хозяйка?

– Ух ты, какой гурман! – восхитилась она. – Тут же безалкогольное кафе.

– Для кого безалкогольное, а для таких гостей имеем, – он исчез и тут же вернулся, прикрыв бутылку белой салфеткой.

Пока они ели и пили вино, молчали. Виктор изподтишка наблюдал за ней, видел, с какой жадностью она ест, и подумал: «Видать, мороженое не особенно ее кормит, но характер выдерживает».

– Ты ничего мне не ответила по поводу афоризма моей матери.

Вера улыбнулась, показав ряд белых зубов, облизала губы и сказала: – Если бы она меня за что-то, за провинность… А то за мнение, за критику. У меня сестренка есть, я ее очень люблю. Она каждый день приходит ко мне есть мороженое. Говорит, мама плачет, – девушка опустила глаза к тарелке и склонила голову.

– Ты, оказывается, садистка! – заключил Виктор. – А я хотел на тебе жениться.