– Что это?

– От медового хранилища. Пора взрослеть, обзаводиться обязанностями. Будешь следить за расходом и выдавать мёд на нужды замка…

Мирисса смотрела на хозяина Пер-Моншаля распахнутыми глазами, продолжая держать ключ на весу.

– Ну, хоть кивни… вот, можешь идти.

Дверь закрылась за спиной удивлённой девушки. Телохранители учтиво оставались вне комнаты. Лорд не спешил отпускать сына, а тот не спешил уходить. Старший смотрел на младшего, чей взгляд без отстранённости блуждал где-то в мыслях.

– О чём задумался?

Маркус глянул на отца со взрослым выражением на юношески нежном лице:

– Через какое-то время люди могут подумать, что леди Мирисса всё же ваша дочь.

– Хах, как это? – неверяще хохотнул Лорд.

– Это закономерно, – возразил смеху Маркус. – Люди судят о других по себе, а мало тех, кому бы достало доброты воспитывать чужого ребёнка…

– Да брось ты…

– Серьёзно. Они подумают, что это вы заставили Леди принять своего бастарда и обвели вокруг пальца Пер-Моншаль и соседей. Кроме того, будет объяснено отторжение Леди к этой дочери.

– Ну и зачем мне это? – устало спросил Лорд.

– Во-первых, Леди помнит, что сделала. Во-вторых, помнит один мужчина, если жив. Едва ли он может иметь абсолютную уверенность в своём отцовстве в случае с замужней дамой. Может, и мать решит пойти на попятный и принять дочь… но мосты сожжены.

Лорд посмотрел на свежие черты мальчика, вспоминая сколько несправедливостей совершил в отношении него и его матери… Их мосты не сожжены? Его Маркус все промахи списал одной фразой – отец не знал о его существовании. Оставался грех в отношении матери, и всё – но Маркус не видел её, по смерти или иной причине. Птахи не настраивали его против кого-либо, и грех трансформировался в причину жизни, которой мальчик не тяготился, чтобы за неё пенять. Он не рос, выслушивая обиды женщины, как дочери Лорда, склонные принимать сторону матери, хотя та погрешила немало и в ином замке оказалась бы выкинутой за ворота, и на новом месте жительства не могла рассчитывать ни на что более, чем нищенское существование.

Раздраконенный размышлениями Марвинг видел ночью сны и растревоженный ими проснулся с зыбкими нитями рассвета, вышивальными иглами проткнувшими-таки тяжёлый атлас оконных занавесей. Столбы кровати стояли голые. Лорд не любил пологи на постелях, закрывающие вид на комнату, так что почивающий пребывал в наивном незнании о личностях, шныряющих по покоям, с добром или худом.

Военные привычки не оставляют в миру. Марвингу требовалось видеть поле действий во всех направлениях, поэтому на его территории несмотря на некоторый беспорядок не было громоздких вещей, заслоняющих дверь или окна, а спрятаться можно было только в пыли под постелью. Да и там было узко, с брюхом не пролезть. Эта комната была его сызмальства, как только вырос из кроватки под боком супружеского ложа родителей. После венчания с Леди для них были выделены новые покои с прилегающей гостиной для молодой жены, где ей надлежало заниматься воспитанием маленьких наследников. Несколько лет назад Лорд переехал из иллюзии супружеского единомыслия.

Мужчина какое-то время сидел на кровати, то ли запоминая, то ли забывая образы видений. В последнем преуспел больше и вздохнул, разбирая в успокоившейся груди облегчение.

Комната была в пастельных тонах и не обнаруживала следов пребывания мужчины. Здесь было много зеркал и безделушек, и всегда стояли живые цветы, а на худой конец – сухоцветы. Мебель вся была аккуратная и нарядная в свежих атласных покрывалах.

– Моя Леди, – поклонился Кельвин.

Хозяйка Пер-Моншаля в последнее время не ощущала себя таковой, только в устах верного слуги не мерещилась издёвка. Остальные были ложно почтительны, либо оскорбительно сочувственны. Леди не хотела видеть даже собственных дочерей по утрам.