Из воронки, что вспыхивает алыми искрами, появляется высокая темная фигура. Я смотрю сквозь муть слез и не могу объяснить себе, почему не боюсь того, что происходит.

Марьян лежит рядом, вывернувшись в спине, будто он сломанный Пиноккио, а из его губ, что терзали и рвали меня столько лет подряд, льется темная жидкость. Растекается бурой лужей по белому кафелю, что муж заставлял меня вымывать после того, как избивал меня, а я откашливалась с кровью и не могла пошевелиться. Едва двигала руками, но терла этот белый-белый чертов камень, а потом получала снова за то, что пропустила несколько полосок между кафелинами, не вычистив своей же зубной щеткой.

Как я такое терпела? Да все просто. Каждый раз, когда Марьян злился, я молилась Богу, чтобы он, наконец, меня убил и не больше мучил. Но он знал меру. Бил по лицу, рукам, ногам, животу, но всегда придерживал на грани. Будто всегда знал, что вот за следующим ударом я уже никогда не встану – потому отпускал и уходил.

Не успеваю подумать, что убила его, не понимаю, как это вообще получилось. Фигура из воронки подходит ко мне и берет на руки. Все тело – сплошной фарш из боли. Мужчина закутывает меня в мягкий теплый плащ, что пахнет спелым яблоком, говорит кому-то на красивом мелодичном языке и несет меня к черной дыре в стене.

Пусть хоть на небо меня забирает, пусть хоть в пропасть – все равно. Я хочу, чтобы этот ад закончился.

Пытаюсь вытянуть руку и обвить крепкую шею спасителя, но вспышка боли в сломанном плече окунает меня в горячку и туман.

Что-то щелкает над ухом, и меня съедает спасительный мрак.

***

– Она должна быть в сознании, – говорит густой низкий голос. – Я выйду, а ты разбуди ее.

В сторону уходят шуршащие шаги, хлопает натужно дверь, гаснут вдалеке чужие голоса. Я вдыхаю солоноватый воздух и пытаюсь поднять тяжелые веки.

Теплое прикосновение ползет по щеке, сухие пальцы вплетаются в мои волосы, и губы накрывает горячим воздухом.

– Просыпайся… – говорит знакомый голос, оглаживая яблочным дыханием лицо. С нотой стали, капелькой хрипотцы, крошкой власти.

И, открыв глаза, я неосознанно вздрагиваю, а затем замираю. На меня смотрит Марьян, а я отчаянно сдавливаю одеяло в ладонях, ожидая удара за неповиновение.

=Эмилиан=

Девушка ожидаемо пугается. Сердце бьется пичужкой, я слышу каждый гулкий удар под ребрами, дыхание со свистом проходит по гортани, а кожа на трогательном лице бледнеет. Она сжимает крошечные кулаки и сжигает меня зеленым взглядом.

– Тише… – хочу взять ее за руку, погладить по пальцам, чтобы успокоить, но девушка зажмуривается и вжимает плечи. Волосы падают вперед, будто ширма.

– Не бей, прошу тебя, – говорит тихо. – Марьян, пощади… – и накрывает одной ладонью голову, второй живот.

Бережет дитя. Моя надежная и истинная.

Хочется встать, уйти в оружейную и выбить из манекена миллионы искр, чтобы уничтожить в корне свою ярость. Король не может выходить из себя, я должен держать разум ясным и сердце холодным. А я не могу. Не. Мо-гу.

У меня перед глазами кровь на светлом глянцевом камне, разорванное платье, вывернутая тонкая рука. Я ведь забыл, как дышать, когда женщина обмякла в моих объятиях. Лучше бы били меня самого.

Так долго искать истинную и узнать, что брат нашел ее раньше. Использовал, ломал, мстил роду Авианнов и всем Стихиям, что выбрали его для Жатвы…

Но нужно спешить, я не могу сейчас показывать свои эмоции, и слабости – удел побежденных, а я еще поборюсь.

– Я – Эмилиан Авианн, король Мемфриса, – выравниваюсь в полный рост, чтобы девушка могла меня оценить, увидеть, признать. Мантия из эльфийского муасса, что тоньше шелка, хлопает по голени и, заворачиваясь за спину, приоткрывает полочку темно-синего кителя с золотыми пуговицами.