– Я сделаю всё, что в моих силах, – произнес Улло.

Я не понял, к чему он это сказал.

– Через неделю мы вновь увидимся. Оденься прилично. А пока – до встречи.

Милиан посмотрел на меня и коротко улыбнулся. Я ответил ему молчаливым взглядом в глаза.

– Венди, кстати, передает тебе большой привет. И он настолько огромный, что, мне кажется, я где-то по пути к тебе обронил его половину, – пошутил Улло на прощание, оборачиваясь ко мне спиной и выходя из кухни.

Я улыбнулся, вспоминая его задорную внучку.

В глубине квартиры на секунду что-то ярко вспыхнуло, а затем щелкнул небольшой замок. Стало слышно только телевизор, который смотрела Ариша. Это Милиан, покидая чужое ему измерение, по обыкновению затуманил разум моей семье, «выключая» воспоминания о произошедшем, и скрылся в своем волшебном контрабасном чехле.

Что ж, Константин, дирижер номер один. Вот ты и попал. Разок тебя штрафовали за несоблюдение ПДД. А теперь тебе еще достанется за несоблюдение законов волшебного мира.

Мне уже начинать злиться и волноваться?

С моей стороны, как позже оказалось, было опрометчиво и наивно думать и верить, что за некоторое время до волшебного суда, как якобы утверждал Милиан, меня оповестят, ведь Изнанка – мир непредсказуемый даже для самого себя. Я до конца надеялся, ну, не то чтобы на сову с письмом в клюве с печатью Совета, которая врежется в балконные стекла, нет, конечно, но хотя бы рассчитывал обнаружить внезапное уведомление в почтовом ящике в одной куче с рекламными брошюрами и квитанцией за коммуналку.

Все дни до суда я был на взводе. Настроение в течение суток стремительно менялось. Каждое утро за завтраком до дня «икс» я чувствовал себя прескверно и на замечания Лизы отмахивался, что просто не выспался. В театре мучительные думы, с которыми я приезжал на репетиции, сменялись, однако, позитивным настроем, но ненадолго – ровно на время, отведенное на занятия с оркестрантами и артистами. Я творил, фантазировал, плыл по течению музыки, но когда наступало время обеда или перерывов, в своей дирижерской каморочке пытался не пасть под власть волнения, думая о предстоящем суде. Однако это у меня не получалось, и я, бросая косые взгляды на дирижерскую палочку, еще сильнее сгущал краски. Из театра выходил бодрый, но, когда возвращался к семье, чем ближе подбирался к своему дому, тем чаще и чаще наседали те же самые мысли, которые ходили по кругу с самого утра, грустные, нехорошие. Что если меня лишат магии? Что если суд будет не в мою пользу? Что если меня больше никогда не пустят в Изнанку, я лишусь общения с Милианом, к которому всё равно прикипел, как бы он меня ни раздражал? А что если вообще меня посадят в волшебную тюрьму, и я проведу там не просто месяцы, а годы? Так было много этих «если», и в моих представлениях они все против меня.

Оповещения я так и не получил.

Сутки перед судом прошли, как обычно – то есть в тревоге и волнении. Сова не прилетела, почтальон подозрительный конверт не принес. Зато, как потом выяснилось точно, в пять тридцать утра по московскому времени, когда за окном еще было сумеречно, я проснулся оттого, что мужской голос негромко позвал меня по имени со стороны приоткрытой двери в спальню. Я резко распахнул глаза, вывернул голову и вздрогнул от испуга, совершенно неготовый увидеть в полутьме силуэт Милиана, его блестящие, заглядывающие в спальню зрачки и стеклышки очков. Конечно, это был он, иначе как и кому еще понадобится показаться у меня в предрассветный час! Я еще подивился, как умудрился не вскрикнуть и не разбудить весь дом. В следующую секунду уже переключился на моменты личного характера: одной рукой молниеносно натянул одеяло на Лизу повыше, закрыв ей плечи, – нечего чужим глазам, пусть даже и Улло, на мою жену смотреть! – а второй подтянул оставшуюся часть одеяла на себя до горла. Было сложно делать три вещи одновременно: пытаться продрать глаза и представить по ощущениям, который час; постараться понять, надо ли начинать волноваться уже сейчас или еще рано, и прятаться под одеялом.