«Я же глава дома Османов! Я должен быть мудрым», – подумал Вахидеддин и переложив последнюю книгу из крайней стопки в соседнюю, посмотрел мужчине у окна прямо в глаза.

– К добру ли, Абдулкадир-эфенди? – обратился султан к мужчине.

– Как знать, дядя. Я рад видеть вас в полном здравии. Надеюсь, мои сестры, ваши дочери, тоже здравствуют? Передавайте им мои пожелания благополучия и приглашение к нам в Кызылтопрак. Мы будем рады видеть их в любое время, когда они смогут посетить нас.

И в комнате снова наступила тишина. Даже разговоры домашних султана и голоса слуг не доносились до Вахидеддина и его гостей. Хумаюн продолжал всё так же задумчиво поглаживать бороду, словно пытаясь распрямить слегка вьющиеся волоски. Абдулкадир не двигался с места, надёжно заняв позицию у окна. Султан же обошёл стол и сел в кресло. Свечи в подсвечнике справа от Абдулкадира играли светом на лице второго сына Абдул-Хамида. Он не похож на отца: ни лицом, ни повадками, ни манерой разговаривать. Все, кто его хотя бы немного знали, могли с уверенностью сказать: Абдулкадир самый необычный шехзаде за всю историю дома Османов. Ещё бы – мало кто из принцев задумывался о том, чтобы войти в историю как сторонник свободы. Как великий реформатор – да. Как великий полководец – да. Но как первый социалист – нет. Ещё сам Абдул-Хамид заявлял, что Абдулкадир больше сын своей матери, чем его. Но при этом социалистически настроенного шехзаде ценили и уважали. Он приобрёл много сторонников среди народа, ведь Абдулкадир говорил о свободе, равенстве, взаимной заботе и помощи. Это подкупало и заставляло верить в лучшее, верить в идеальное общество.

Когда свечи догорели на треть, Хумаюн не выдержал и наконец-то заговорил:

– Вы молодые, у вас есть время на эти игры, а мне сейчас ближе лишний час сна, чем эта непонятная принципиальность.

– Простите, Хумаюн-паша, но никаких игр и принципиальности, – сказал Абдулкадир. – Я просто не вижу смысла в разговоре без Энвера-паши. Ведь он в любом случае будет уведомлён о затронутых темах. Честнее будет пригласить и его.

– На что вы намекаете, Абдулкадир хазрет лери? – со смехом спросил Хумаюн, тяжело поднимаясь с кресла. Старая травма ноги к ночи давала о себе знать и противно ныла. Он растёр участок чуть выше колена и поморщился.

– Какие намёки, Хумаюн-паша? Давно уже известно, что наш султан, Мехмед VI Вахидеддин поддерживает действия и начинания Энвера-паши. Посмотрите хотя бы сюда, – Абдулкадир указал рукой на стену, находящуюся за спиной до сего момента сидящего в кресле главы корпуса «Победоносной армии Мухаммада». Там висели вышитые на шёлке слова, заключённые в рамку.

«Деспотия исчезла, – гласили строки. – Мы все братья. В Турции больше нет болгар, греков, сербов, румын, мусульман, евреев. Мы все находимся под одним и тем же голубым небом и нас объединяет один флаг.» Эти слова принадлежали Энверу-паше и были произнесены во время свержения Абдул-Хамида. Вахидеддину настолько сильно понравилось заявление, прозвучавшее на площади в 1909 году, что он попросил свою жену, Эмине, сделать для него картину с этими словами. Сказанное тогда Энвером-пашой воплощало в себе то, к чему многие люди стремились годами – образ идеального общества.

– Очень странно слышать это от тебя, Абдулка…

– Вот как? – не дав договорить султану, перебил его шехзаде.

– Да, так! Не ты ли с тем же Энвером-пашой встречался на этих ваших подпольных собраниях, где вы строили планы по распространению свободы на территории Османской империи? Ты же не думаешь, что это тайна?

– Это происходило задолго до свержения моего отца! И это были безобидные встречи с рассуждениями о свободе слова и выбора. В отличие от вас, я во время свержения отца не высказывал своё одобрение совершаемых младотурками действий!