В армии были крестьяне, неотесанные, неграмотные, забитые, но движимые конкретным желанием: получить обещанную землю. Эти люди, бывшие крепостными на своей земле, были освобождены манифестом Александра II лишь в феврале 1861 года. До этого мужчин, женщин и детей могли продавать. И эти люди восстали, и простые крестьяне стали солдатами, которые ненадолго нашли общий язык с революционерами.

До нас дошли знаменитые имена, такие как Чапаев. Крестьянин, до смешного необразованный, в первую очередь Чапаев был командиром соединения, который умел сражаться и побеждать. И множество других простых крестьян стали военачальниками, сумевшими отличиться и командовать войсками, приводя их к победам. Это было восстание целого народа рабов. Это было время, когда впервые услышали слово «командир», от французского commandant. Время, когда солдаты покидали царскую армию, чтобы сражаться в рядах так называемой Красной армии, или, точнее, Рабоче-Крестьянской Красной Армии[8].

В силу этого гигантского восстания Белая армия, в которой были стратегически мыслящие генералы и офицеры, но не было достаточно солдат, потерпела сокрушительное поражение в Гражданской войне, которую она могла бы выиграть. Что касается создания Красной армии, Троцкого упрекали в использовании военных царской армии. Троцкий ответил Ленину: «А где взять знание военных законов, как не у самих военных?» И он сообщил Ленину, что множество офицеров царской армии примкнули к Красной армии и блестяще служили в ней.

(АЖ) То есть вы приехали во Францию с прививкой от большевизма?

(ДВ) Уж это точно! Антикоммунисткой номер один. И мой отец, который пострадал лично, знал это.

(АЖ) Вы уехали из России, но куда вы намеревались перебраться?

(ДВ) Я родилась в семье образованных буржуа. Все говорили по-французски. Местом назначения, о котором все мечтали, был Париж. В 1926 году – мне было семь лет – мы сначала уехали из России в Бессарабию, где жил дед. А затем – «Даешь Европу!», как тогда говорили русские. Путешествие началось через Львов в Польшу. Потом отец совершил большую поездку в поисках русской социал-демократии в изгнании. И в том же 1926 году мы оказались в Германии, в Берлине, где была большая колония русских эмигрантов, которые проявляли огромную солидарность друг с другом.

В Берлине мой отец был тепло принят русскими социал-демократами, он встретил там своих друзей. Мы жили в Шарлоттенбурге в роскошном отеле, который оплачивали социал-демократы. Друзья отца говорили ему: «Яков, оставайся с нами. У тебя будут положение, дом, работа». Но отец ответил: «Нет, я предпочитаю быть бедным во Франции, чем богатым в Германии».

И мы поехали поездом в Париж, где жили дядя Борис и тетя Роза Скоморовские. Мы прибыли туда в конце 1926 года. Борис и Роза пришли встретить нас на вокзале. Они сняли номер в «Отель-де-Мин» (мне кажется, он до сих пор существует) в конце бульвара Сен-Мишель. Едва ступив на землю Франции, второй родины всех борющихся за права человека, отец стал словно наэлектризован. К тому же рядом с вокзалом пели! В те времена на улицах пели. Тогда продавались ноты модных песенок, и люди останавливались и пели все вместе. «Посмотри, – сказал мне отец, – Франция поет. В какой другой стране ты это увидишь?»

Мы съехали из «Отеля-де-Мин» и обосновались на улице Монж напротив Политехнического института – институт тогда располагался там, и в его сквере я играла. Едва сойдя с поезда, отец поспешил записаться в отделение Социалистической партии V округа – это тогда был оплот социалистов.

Раньше я читала по-русски столько же, сколько по-французски. Это мне очень помогло, я не забыла язык. Как и многие музыкально одаренные люди, я легко говорю на нескольких языках. Но это не шло ни в какое сравнение с языками, на которых говорил дядя Борис, профессиональный лингвист. Я думала, что загоню его в тупик, когда он сообщил о своей предстоящей поездке в Италию: «Дядюшка, но ты же не говоришь по-итальянски». – «Ну и что? – ответил он. – Я знаю латынь, меня поймут».