– Теперь тебе не страшны злые духи! И мудрость твоего тотема тебе поможет, вот увидишь! – хлопнул его по спине довольный удачной работой художник, – Пойдем на кухню! Вино, вино, вино! Оно на радость нам дано!

Повар, полноватый раб с огромным носярой, выдал кувшин вина литра на полтора. Митя, с согласия Саруха, плеснул на ладонь попробовать. Та же самая кислятина, которой Корнелий угостил его по дороге с рынка.

– Какое это вино? – показал он на кувшин.

– Местное, – буркнул повар, доставая из шкафа баночку с дегтем, и другую, со смолой.

Сарух, тем временем, уже присосался к кувшину. Митя сожаления не испытал.

Выйдя из кухни, тщательно вымыл ноги, вытер собственной набедренной повязкой. Намазал дегтем. Защипало конкретно! Сверху наложил слой смолы. Посидел не двигаясь, чтоб засохла. В темнеющем небе зажигались первые звезды. Стрекотали цикады и летали светляки. Воздух посвежел, хотя не было ни ветерка. Труп на стене подвялился и уже почти не вонял. Жизнь казалась прекрасной. Только сколько её осталось, жизни-то…

Гонг прозвонил отбой.

Стараясь идти на ребре стопы, проковылял в свой ХVIII нумер. Не успел плюхнуться на матрас, как в дверь из сумерек коридора проскользнула женская фигура в бесформенном балахоне.

– Салют, Димитриос! Я Олла, – она потянула завязки, и одежда упала с её плеч.

Кожа девушки таинственно светилась в скупом луче звёздного света, проникавшем из окошка. Черты лица в полутьме было не разглядеть. Но стройная, черненькая, невысокая.

– Салют, Олла!

Она, не двигаясь, стояла у двери.

– Ты красивый, новичок, – тихо засмеялась девушка, – Мне повезло сегодня!

Митя был в замешательстве. Так, без всяких прелюдий, ему было неловко, и он не знал, с чего начать.

– Как ты хочешь, о гладиатор? Стоя? Лёжа? Я умею многое, – пришла на помощь Олла.

– Ляг, полежи рядом. Я должен привыкнуть к тебе, – застенчиво прошептал Митя.

Она легла, прижалась тесно. Осторожно провела пальцем по бровям, погладила по голове. Пахло от неё чесноком, едким женским потом и розовым маслом. Немного, но отчетливо. Такая, значит, миазма. Но эта смесь запахов не отталкивала, а наоборот, возбуждала.

– Это духи? – пробормотал Митя, легонько целуя партнершу в шею.

– Ну, что ты! Откуда у нас, рабынь, духи! Это я сорвала несколько роз и натерлась цветами… – прошептала она в ответ, нашаривая ладошкой его мужское достоинство.

Под рукой произошло маленькое чудо: то, что, казалось, умерло от усталости, вдруг расцвело и гордо расправило могучие плечи. Обнаженная, прохладная грудь Оллы прижалась к его зудящей от свежей татуировки груди. Грудь была небольшая, приятной заостренной формы с большим соском, очень упругая. Мите захорошело.

– Эй, Димитриос! Ты будешь пахать сегодня свою пашню или нет? – неожиданно раздался голос соседа справа, африканца Феликса (Феликсом его назвали уже в школе, так как его настоящее имя было не произнести), – Я хочу спать, но надеюсь прослушать хотя бы первую борозду!

– И я тоже! Не будь свиньей, поторопись! Ведь вставать с зарей! – поддержал сосед слева, аравийский еврей Моше.

Ну, паршивцы! Что им тут, консерватория, или где? Сеанс эротики ждут, надо же!

Олла нисколько не смутилась. Рассмеялась заливисто, и взяла инициативу в свои… свою… Г-м, в лоно, в общем. Делала она это со всем усердием, Митя тоже старался. Когда они кончили, слушатели зааплодировали.

– Бис! – крикнул Феликс.

– А вот те шиш! – отрезала Олла, целуя Митю в татуировку, – Он устал, отдыхать теперь будет! Если хотите послушать ещё, молитесь богине Венере, чтобы благословила Димитриоса на новую эрекцию!

Н-да, такая вот, непосредственность!