Два других турка, видя скорую гибель товарища, быстро отскочили и принялись кружить, пугая Мокрого ложными выпадами и при этом опасаясь повернуться хоть на миг к нему спиной. Решив не затягивать схватку, Савелий неожиданно прыгнул вперед и наотмашь полоснул одного из турок саблей, но тот смело отбил удар. Казак волчком крутанулся на месте и успел воткнуть клинок в грудь второго османа, хотевшего срубить его сзади. Женщины побросали узлы и с воплями разбежались.

Оставшийся в живых турок начал пятиться, но вдруг ринулся на Савелия: в одной руке он сжимал кривую саблю, в другой – длинный ятаган. Это Мокрому не понравилось, басурман, видать, обезумел от ярости и решил любой ценой утянуть за собой казака в ад. Ну, поглядим, кто ловчее?

Бешено вращая перед собой клинком, чтобы не дать противнику возможности сделать выпад, Савелий стал потихоньку отступать, поддразнивая турка. Улучив момент, казак метнулся в сторону и, оказавшись сбоку от ринувшегося вперед османа, концом сабли рассек его голую шею. Сделав два-три неверных шага на подгибающихся ногах, тот залился темной кровью и упал вниз лицом.

Услышав сзади шорох, Мокрый быстро обернулся: какие еще бесы притаились здесь? На пороге дома, скудно освещенного отблесками пожара, стоял мальчонка в длинной рубахе обритая головенка с торчащими ушами, тонкая шейка, худенький, что твоя тростинка.

– А-а, – облегченно вздохнул казак – Нок бурда апын! Нет тут твоей матери. Туда, туда беги! – Он махнут рукой в темноту.

Мальчишка расширившимися глазами поглядел на порубанных турок и, выставив, как слепой, перед собой руки, шагнул к Мокрому

– Я верил, ждал, Бога молил! Не оставляй меня! – крикнул он, упав на колени.

– Святые угодники! – пробормотал ошарашенный Савелий – Никак русский?

– Русский, русский, – заплакал мальчик – Не оставляй!

– Ну-ну, – Мокрый неумело погладил его по голове, – не бойся! Звать как? Имя свое помнишь ли?

– Тимоша, – хлюпнул носом малец.

– Давай, Тимоха, ноги в руки брать – Савелий кинул саблю в ножны – Басурманы вот-вот подмогу приведут. Кончай реветь, бежим к морю.

– Не могу, – мальчик сел на землю.

В темноте что-то тонко звякнуло. Казак опустил глаза и вздрогнул – от ноги мальца тянулась цепочка, убегая за порог дома. У щиколотки тонкую ногу до кровавой язвы растер браслет кандалов.

– Матерь Божья! Что с дитями нашими делают! – И Мокрый сплеча рубанул по цепочке саблей. Но сталь со звоном отскочила от кованых звеньев.

– Там, в доме, надо, – сморщился от боли Тимоша.

Подхватив саблю убитого турка, Савелий кинулся в дом. Разбрасывая ногами валявшиеся на земляном полу вещи, отыскал столб и начал с остервенением рубить его. Наконец, вбитая в толстое бревно, кованая скоба поддалась и выскочила. С улицы, сквозь треск пожаров и шум пальбы, донеслось несколько пушечных выстрелов. Раздались крики турок:

– Алла! Алла!

– Скорее, – сунув цепь в руки мальчика, поторопил Мокрый. – Держи, чтобы по ногам не била. Айда за мной!

– Погоди, – попросил Тимошка.

– Чего ещё? – недовольно обернулся казак, с тревогой прислушиваясь к звукам боя. – Надо поторапливаться, не то могут и аркан на шею набросить.

– Помоги, – мальчик поднял большой узел.

В конце улицы грохнул выстрел, завизжали турки. Мелькнули огни факелов. Мокрый подхватил сильной рукой Тимошку, взвалил на плечо узел и со всех ног кинулся в спасительную темноту.

На следующий год, в мае, на праздник Фалалея-огуречника, когда мужики да бабы сажают рассаду в прогретую ласковым весенним солнцем землю, к монастырской обители у Муравского шляха прискакал небольшой конный отряд. Жилистый казак с золотой серьгой в правом ухе требовательно постучал в ворота: