– Пап, мам, я… – голос срывается от нервной трясучки, и я цепляю ледяные от волнения руки в замок перед собой.

– Беременна?! – хватается за грудь мама, а папа цыкает на нее:

– С ума сошла, Лиза! – сердится он.

– А что еще говорят с таким лицом? – выдыхает полуобморочным тоном мама.

– Мам, пап, я не беременна, – пытаюсь продолжить я.

– Слава Бога, Гена, я чуть не умерла, – жалуется мама, а я хочу сделать жест «рука, лицо». Ну сколько можно меня прерывать? Мне и так не хватает смелости, чтобы сказать.

– Подожди, Лиза, – отмахивается папа, – Не видишь, что наша дочь сейчас в обморок от волнения упадет?

– Ой и правда, ты что такая бледная, Элечка? – тревожится мама.

– Пап, мам… – снова начинаю я, уже умоляющим тоном, – Выслушайте меня, пожалуйста. Только сразу скажу, чтобы вы мне не сказали, как ни среагировали, решение мое уже взвешено и обдумано со всех сторон. Я все решила и ничего уже не изменить.

– Ты меня пугаешь, Элечка, – начинает обмахиваться ладошкой мама, – У меня, кажется, давление поднимается.

– Лиза, потом будешь умирать, – рявкает папа, – Давай послушаем, что скажет наша принцесса.

Это его ласковое прозвище сейчас точно не в тему и особой смелости мне не придает. С детства была Принцессой империи, Принцессой холдинга, да и вообще любимой дочкой, которой позволено все, но в то же время ничего. Абсолютно никакой свободы. Я не могу одеваться как хочу, не могу встречаться с подругами как все девушки моего возраста, про женихов вообще отдельный разговор. Тут или у папы инфаркт, или у мамы нервное расстройство.

– Итак… – нажимает на меня папа, а я вдыхаю воздух полной грудью, чтобы выдать:

– Я уезжаю от вас.

Все, сказала, теперь можно и в обморок падать.

Папа сидит и ошеломленно смотрит на меня, мама тоже, только с открытым от удивления ртом.

– Таааак.... – тянет папа, а по моей спине холодок страха пробегает.

Нет, я не боюсь своего отца, ничего он мне не сделает. Но вот это его «Таааак…» с детства вызывает у меня дрожь во всем теле. За этим следует долгий разговор, точнее, разбор моего поведения, дальнейших действий и поступков.

– Как это? – прижимает теперь обе руки к своей груди мама, – Ты уезжаешь? Одна?

– Да, одна.

– А что так можно было? – поворачивается к папе за ответом.

– Нельзя! – рявкает тот.

– Папа говорит нельзя, – кивает как болванчик мама.

– Вы меня недослушали, – торопливо перебиваю их и подхожу чуть ближе, опираясь дрожащими руками на спинку стула.

В гостиную входит наша домработница, Галя, с большим сервировочным блюдом.

– Уйди! – приказывает ей папа и Галя тут же разворачивается, скрывается в кухне.

– Дальше, – это уже мне, и я вижу перед собой не папу, а собранного и властного бизнесмена, каким он бывает на работе.

– Я уезжаю недалеко, но не скажу куда, – продолжаю на свой страх и риск, – Мне предложили пройти практику в собачьем питомнике.

– Собачий питомник, – снова закатывает глаза мама.

– Да, мама, это моя будущая профессия, я хочу учиться и знать, как лечить собак и остальных животных.

– Собак, значит, – встает с дивана папа, одергивая свой пиджак, – Марш в мой кабинет! – рычит он, а мои ноги превращаются в кисель. Тело отказывается двигаться.

– Иди, – шепчет мама, когда папа скрывается в своем кабинете, громко протопав мимо меня, – Я зайду, чтобы его успокоить, если начнет кричать.

– Спасибо, мам, – хрипло отвечаю ей, так как в горле внезапно пересохло и кое-как сдвигаю свою несчастную тушку с места.

Прохожу в кабинет и встаю посередине, как провинившийся ученик у доски. Папа сидит в своем кресле, с бокалом коньяка в руке, а во второй вертит любимую сигару, но не прикуривает.