– По прочтению сих писем, огласить следующее: Ухмарю завещаю в собственность плащ и указанную Сендолу палку; Бродяжнице завещаю по возвращении её из будущего путешествия свою землю, где стоял и будет стоять дом, а также принадлежавший мне надел полноводной Акайды. Кроме того, ныне сим завещанием передаю ей в дар своих лошадей: Лану и Крахта.

Сендол намеренно выдержал огромную паузу, оглядел всех сидящих в комнате и, перевернув страницу, продолжил:

– Сим документом кроме прочего я, Эйлейв Орм, завещаю своему единственному родному сыну, при рождении наречённому именем Аристарх, свой меч и письмо, читать ли которое решит он сам. Завещание подлинно и заверено.

Сендол зашуршал бумагами, собирая документ воедино, вручил Аристарху предназначающийся ему конверт и снова скрылся за дверью.

Похоже, душеприказчик не делал особой тайны из содержания завещания доверителя. Но если про дом и Акайду Сендол легко мог прочесть, то про несметные богатства и окутывающую их тайну тут уж точно не было сказано ни слова. Конечно, людям надо о чём-то болтать. История с сокровищами Учителя вполне может оказаться не более чем чьим-то неудачным вымыслом. Но стал ли бы Абрахам расточаться понапрасну, не будь он уверен в возвращении сторицей своих трат? Этот вопрос девушка задала себе не в первый раз.

Легенды отнюдь не рождаются на пустом месте. Может, в народе давно поговаривали о припасённом Учителем кладе, а прослышав, что по завещанию Бродяжнице предстоит дорога, не трудно догадаться, за чем именно она отправится.

Но неужели Учитель взаправду решил оставить ей какие-то сокровища? Зачем? На него это так не похоже. Её жизнь – дорога, к чему ей богатства? Оставил бы их лучше кому-нибудь другому – своему сыну, например.

Учитель никогда не говорил ей о сыне. Странно. Если Аристарх действительно таков, как описал его Ухмарь, наследником можно бы гордиться. Отчего Учитель не гордился? Или гордился, но искусно скрывал? Или у них с сыном вышел разлад? Последнее, конечно, более походило на правду, но только для не знавших Учителя. Он умел понимать и прощать, как никто. Почему он тогда столь небрежно упомянул о сыне в самом конце завещания? С другой стороны – Учитель оставил Аристарху свой меч. Но дорого ли стоит меч по сравнению с отцовской любовью и уважением?

Бродяжница задавала себе эти вопросы, не находя ответов, исподволь рассматривая Аристарха, похожего на изваяние из камня: твёрдо сомкнутые губы, остекленелый взгляд и невероятно белая кожа. Он так и сидел, не решаясь прочесть письмо отца или собираясь с духом. Ухмарь вальяжно закинул ногу на ногу. Стояла такая тишина и Сендол так долго не возвращался, что Бродяжница представила даже, будто он умер сразу же, едва затворив за собой дверь, а они тут сидят и чего-то ждут. У неё на губах заиграла кровожадная ухмылка, верно, истолкованная Аристархом по-своему. Он спешно убрал письмо в карман. Бродяжница приняла безмятежный вид – не хватало ещё оскорбить сына Учителя выражением своего лица.

Сендол всё же изволил появиться с их наследством. Бродяжница не спутала бы меч Учителя ни с одним другим. Клинок матово светился, отражая сероватый свет, царящий в доме Сендола. Рукоять слабо поблёскивала тёмно-синими камнями, чудно гармонируя со сталью. Аристарх с поклоном принял дар отца. Ничуть не подвергая сомнению справедливость завещания, Бродяжница не могла побороть грусть. Дорогие ей вещи уходили к посторонним в их с Учителем мирке людям, буде даже Аристарх как две капли воды похож на отца. В каждом жесте Ухмаря ей чудилось пренебрежение, почтение к своему наследству казалось нарочито-показным.