Навстречу шел человек. Походка вялая. Похож на родного сына Силова, так же скуласт, черняв. Поравнялись. Вдруг незнакомец положил руку на нож, строго спросил:

– Откуда? Чей?

– Тебе буду Андрейка Силов, а моя буду Тинфур, Алешка буду.

– Тинфур! – Андрей Силов даже присел. – Чего тебя занесло в наши края? Ответствуй!

– Своих захотел посмотреть, свою землю увидеть.

На крыльцо выскочила Меланья, долго смотрела на гостя, узнала, раскинула руки, бросилась к Тинфуру, обняла, запричитала:

– Тинфурушка, каким ветрам тебя занесло к нам? Думала, что убили тебя вражины, так и не свидимся. А тайга гудит, идут супостаты по твоим следам. Постерегись! Заходи в дом. Андрей, зови Ивана, друзей наших зови. Да не вздумай продать нашего гостя! – посуровела Меланья. – Своими руками порешу.

– Не пужай, не пужай. Я, чай, человек, а не перевертыш.

– Знаю я тебя, можешь стать и перевертышем.

Сбежались друзья, знакомые, начались воспоминания:

«А помнишь, как ты ночью поднял народ, когда деревня уже была затоплена? Вот спали, так спали. Чуть самих в море не унесло».

Подали на стол рыбу, мясо, водку, выпили, и загудела изба голосами, помолодела старая Меланья, жена вожака пермяцкой ватаги, Феодосия Силова, который привел сюда людей в поисках бедняцкого счастья.

Тинфур задумался. Ему вспомнилась одна из суровых зим, когда в их стойбище вспыхнула оспа. Русские спасли его семью. Они спасли многих. Возили на санях больных, укладывали на широкие печи, отпаивали малиновым чаем. Сами заразились, даже многие умерли, но никто не попрекнул удэгейцев, что кто-то умер из-за них.

Надвинулись сумерки, в речной забоке застонала и заплакала ночная птица. Громче залопотали ключи, слышнее стал монотонный говор реки. Подал свой голос филин, вылетая на охоту. Грозно залаял гуран за латкой тумана. От реки потянуло черемуховым запахом. Тишь…

И вдруг эту тишину оборвал заполошный детский крик:

– Дяденька Тинфур, спасайся, деревню окружают казаки!

– Кто показал, что Тинфур у нас? – грохнул по столу кулаком Иван Воров. В силе еще старик, хотя ему уж где-то под девяносто. Рванул свою бороду-лохматень, которая к старости почти вся выбелилась.

Подалась вперед тихая и согбенная Харитинья. Вскочила с лавки Меланья, уперлась в глаза Андрею Андреевичу. Тот спокойно ответил:

– Не в подзоре я. Сказал, не выдам Тинфура, и баста.

– Галька Мякинина их привела, – хором зазвенели мальчишеские голоса. – Окружают!

– Спасибо за все! – поклонился Тинфур, схватил винтовку, питаузу и бросился из дому.

Припоздала с доносом Галька, как ни спешил Баулин. Тинфур нырнул в сумерки и растаял – вслед ахнули выстрелы, вжикнули пули. Он шел как рысь. Поднялся на сопку, спустился в распадок, перевалил еще одну сопочку. Остановился у ключа-хлопотуна, чтобы немного поспать. От водки кружилась голова, а когда кружится голова, какой же воин из него. Казаки в ночь не пойдут искать, да и днем побоятся подставлять себя под пули. Пермяки же не поведут. А Галька баба…

Тинфур вспомнил эту женщину, жену убитого Лариона Мякинина, но такой, какой она была двадцать лет назад: чернявая, скорая на ногу, чуть злая.

Ларион мстил русским, хотя сам был русским. Мстил за то, что они хотели повесить его отца, который убил на Амуре инородца. Мстил за то, что его не однажды пороли за нарушение заповедных мест. Он связался с шайкой хунхузов и хотел руками пришлых бандитов грабить и жечь деревни. Вместе с ними он плавил тайком серебро в долине Кабанов, но их разогнал пристав Харченко. Шайку разбили. У Мякинина оставалось много золота. По его следу повел казаков Тинфур. Они догнали Лариона и убили его. Галька объявила кровную месть Тинфуру. Не будь Тинфура, Ларион был бы теперь первым богачом не только в деревне, но и во всем уезде…