– Да уж, полезнее эпиляции. Умираю, как есть хочется. Тебе здесь хватает еды, которая сама на себя похожа?

– Хватает. Но аппетита она не вызывает.

Он всегда предпочитает еду, которая похожа сама на себя. Например, жареную картошку – ест, пюре – нет; куриную ножку – да, карри с курицей – нет.

Вот так мы с Майклом общаемся настолько долго, что я уже не помню, насколько именно. Обычно мне нравится видеться с ним. Только иногда начинает немного не хватать свободы. Фоном всегда точит беспокойство: с ним все в порядке? Лекарства принимает? Обходится без лекарств? Общается с людьми? Надо ли позвать его? А его пригласили? Не слишком ли далеко вперед он ушел на уроках? Может, напомнить ему: притормози, пусть остальные хоть немного тебя догонят?

В детском саду он всегда здоровался со всеми, держа меня за руку. А меня охватывало важное и взрослое чувство: рядом со мной кому-то спокойнее. Он доверял мне полностью, всем сердцем. А я понимала, что так и должно быть. Ему нужен кто-то, чтобы за ним приглядывать. Я очень дорожила его доверием, словно оберегала маленькое и хрупкое яйцо.

Больше мы не держимся за руки. В лагере он – один из самых рослых парней. И подтянутых тоже. С его мозгами и странностями по-другому нельзя – иначе он был бы идеальной мишенью для школьной травли. И вдобавок он осложняет положение, наотрез отказываясь вступать в школьные спортивные команды. Он выполняет самый минимум обязательной программы и бегает на длинные дистанции. Его вполне устраивают одиночные занятия в тренажерном зале, но он ненавидит принципы, действующие в элитных частных школах в отношении спорта, особенно спортивные стипендии – иными словами, покупку спортсменов, выигрывающих всякие призы, которые так красиво выглядят в рекламных материалах школы.

А я? Я вообще не удостаиваю спорт ни единой лишней мыслью. Я не люблю его, и моя нелюбовь взаимна, поэтому мы просто стараемся друг друга не трогать. Я занимаюсь по минимальной программе, где не требуется скорость, чувство мяча (или еще чего) или дух соперничества. До приезда сюда нам предлагали в качестве одной из программ йогу – вот это как раз моя тема. Помедитировать для меня все равно что подремать.

Майкл смотрит на меня, и на его лице отражается душевная борьба – он решает, сказать что-то или промолчать.

– Выкладывай.

– Теперь для тебя все будет по-другому.

– Из-за рекламного щита?

Он с озабоченным видом кивает.

– Вследствие щита.

Помню, когда мы начали учиться, я спросила у мамы, что не так с Майклом, потому что уже сама к тому времени поняла, что он не такой, как остальные. Она объяснила, что он очень умный и немного паникер. С годами я уточнила этот диагноз: настоящий гений с патологической, порой изнурительной тревожностью. Но это всегда казалось логичным: тот, кто так много понимает, и тревожиться должен пропорционально своему пониманию. Может, взгляд и упрощенный, но вот так обстоит дело с моей точки зрения.

воскресенье, 14 октября

Я продержалась в лагере «Кромешный ад» почти неделю.

Мне предстоит восстановить отношения…

С людьми в целом.

Итак, люди в моем корпусе. О, да, к ним я испытываю прямо-таки теплые товарищеские чувства.

Сибилла. Красивое имя. Первая Сибилла в моей жизни. Почти все ее зовут Сиб. Она вроде не против. Улыбается. Может, и я когда-нибудь улыбнусь в ответ. Шумиха вокруг нее, которую я заметила в первый день, – из-за ее фото на гигантском рекламном щите. Видела я его. Это реклама парфюма, и из-за прически, макияжа или какой-то хитроумной компьютерной графики кажется, будто она опутана плющом. Кожа у нее очень белая – и на фото, и в реале. А мечтательный и немного не от мира сего взгляд в рекламе очень похож на тот, который довольно часто появляется у нее в жизни.