Я нашла ноутбук и включила недавно найденный канал с уроками медитации. Сидевший со скрещенными ногами на полу гуру мягко обратился ко мне: «Сделайте вдох и следите за выдохом, сосредоточьтесь на дыхании. Отпустите все свои мысли и следите за дыханием».

Я следила за дыханием. Это у меня получалось превосходно, будто я специально для этого родилась. Но даже во время медитации в мою голову то и дело прокрадывался настырный звук. Голос из какой-то скрытой, сломленной, подавленной части меня самой, который отказывался молчать. Глубокий требовательный звук, похожий на вопрос.

Зазвонил телефон. Ну наконец-то!

– Где ты? Только не говори, что ты в Сент-Айвсе! – В прошлый раз он забыл, куда едет, и позвонил мне из кафе в городке на северном побережье, в часе езды от университета. Может быть, на этот раз он направился на запад.

– Нет, не сегодня. На парковке я встретил одну студентку, и она наконец набралась смелости спросить, что я делаю в Корнуолле и в университете. – Моту было нелегко учиться в одной группе с двадцатилетними; они как будто жили в совершенно другом мире.

– Поверить не могу, что тебя только сейчас об этом спросили. И что ты ей сказал?

– То же самое, что мы обычно говорили на тропе: что мы продали свой дом и я пошел учиться, чтобы заняться преподаванием.

– Даже и не соврал, так, полуправду сказал. Но теперь она расскажет всем остальным. Сможешь поддерживать эту версию?

– Во всяком случае, мне не придется объяснять, как мы потеряли дом и стали бездомными, – так проще, – но зато теперь меня все будут считать богатым чудаком в приступе экзистенциального кризиса.

– И будут не так уж неправы.

Узнав, что Мот благополучно добрался, куда нужно, я с облегчением опустилась на стул. Если бы только я справлялась с переменой в нашей жизни так же хорошо, как он! Он просто оставался собой – общительным, открытым, компанейским Мотом, – хотя и не всегда понимал, где находится. Запутанные нити наших жизней потихонечку начинали выпрямляться, но что-то грызло меня изнутри, мешая обрести покой. Не только болезнь Мота, но и что-то еще, что-то в глубине темной путаницы моих собственных мыслей. Среди ночи, когда я открывала дверь и искала взглядом небо, но не находила ничего, кроме тонкой серой полоски между церковью и скалой, когда выходила на улицу, полную народу, и мне негде было спрятаться ото всех. Тогда я шла по тропе на скалы и стояла там, подставив лицо ветру, ощущая силу природы – нечто реальное. И все это время голос в моей голове понемногу креп, как ветер, несущий с моря бурю. Или это был голос моей матери, говоривший «я же тебя предупреждала»? Трудно определить.

Постелив себе в палатке в первый день нового года, я решила, что с бессонницей покончено: я просто соскучилась по своей палатке, но теперь-то все будет хорошо. Я высплюсь, окрепну, возьму себя в руки и уж тогда-то сосредоточусь на строительстве нашей новой жизни в деревне и на том, чтобы Мот больше не терялся. Я свернулась калачиком под зеленым куполом в углу спальни, вдали от людей и от мира, не подозревая, что через несколько дней окажусь на другом конце страны, за тридевять земель и от моря, и от палатки.

Смерть разгуливала по больнице, но у ее койки не задержалась. Смерть лишь мельком взглянула на нее, сидевшую очень прямо, – волосы аккуратно причесаны, новая синяя кофта застегнута на все пуговки. Нет, ее час еще не пришел, не сегодня, не в воскресенье. Сегодня воспаление легких немного утихло, я сидела у изголовья ее кровати, и мы вместе листали глянцевый журнал. Всего через несколько дней после начала нового семестра у Мота мне позвонили. Это был тот самый звонок из больницы, о котором ты знаешь, что когда-нибудь он раздастся, но никогда не можешь предугадать. Маму забрали в больницу с воспалением легких. Врачи считали, что у нее начинается сепсис и мне нужно срочно приехать. И вот три дня спустя ей стало настолько лучше, что ее хотели даже отпустить домой.