– Еще ни разу не ходила на снегоступах, – признаюсь я.

И я понятия не имею, сколько это – сорок гектаров, но подозреваю, что на пеший обход участка уйдут целые часы. После осмотра ангара и мастерской мы забрались в красный ржавый пикап Фила и поехали к дому на нем, поскольку расстояние было слишком уж непомерным для старых ног Фила.

Фил с любопытством смотрит на меня.

– Раз уж ты об этом упомянула, то ты не похожа на местную.

– Я родилась на Аляске, но большую часть жизни прожила в Торонто.

– А, из городских. – Он протягивает Джоне бутылку виски, взятую со стойки. – Пить хочешь?

Джона отрицательно мотает головой.

– Лучше не стоит. Мне еще лететь.

Фил дразняще машет бутылкой в мою сторону.

– Ну а тебе-то самолетом не нужно управлять.

Я стараюсь не выдать выражением лица своих эмоций. Сейчас едва полдень, а Фил уже схватился за бутылку. Рядом с ним стоит стакан, и я не могу сказать, вчерашний ли он или им пользовались уже сегодня. Какова его жизнь здесь в одиночестве? Может быть, я бы тоже начала пить.

– Спасибо, но у нас впереди долгий день. Хотя стакан воды не помешал бы.

– Конечно, думаю, где-то здесь у нас найдется бутылка, еще с тех времен, когда здесь был наш сын.

Фил подходит к холодильнику и достает оттуда пластиковую бутылку, и каждое его движение напоминает о его возрасте. От меня не ускользает то, что он постоянно говорит во множественном числе – «нас» и «наш», – словно его покойная жена все еще где-то здесь. Наверное, чтобы привыкнуть к статусу вдовца после пятидесяти лет брака, требуется время. Или Фил просто не хочет мириться с мыслью, что ее больше нет с ним.

Я вежливо улыбаюсь, принимая воду.

– У меня хороший большой огород. Примерно сотка. Достаточно большой, чтобы сделать заготовки на зиму, и все огорожено и подключено к электричеству, чтобы отгонять живность во время выращивания. Вы что-нибудь выращиваете? – Задавая этот вопрос, Фил смотрит прямо на меня.

– Нет, этим занималась моя мать.

Хотя она сама не раз охотно признавалась, что получает куда больше удовольствия от своих кустов роз и сирени, чем от морковки с кукурузой.

– Ну, любой человек может стать садоводом, если будет достаточно долго возиться с землей, – отмахивается Фил. – Еще есть загоны, где мы держали скотину.

– Твоя ферма, Барби, – бормочет Джона, получая мое едва заметное закатывание глаз в ответ.

– Конечно, кроме нескольких кур, которые несут яйца по утрам, больше никого не осталось. Ну и Зика. – Фил с грохотом ставит стакан на стол и наполняет его виски до половины. – Этот старый козел не что иное, как заноза в моей заднице. Он терпеть не может мужиков. Бесполезен, поскольку Колетт с нами больше нет. Он повсюду таскался за ней следом.

Лицо Джоны расплывается в ухмылке.

– Кто бы мог подумать? Калла просто обожает коз.

– Так сколько лет этому дому? – спрашиваю я, предупреждающе зыркая на Джону.

Мой взгляд скользит по деревянному убранству домика, намеренно избегая огромной лосиной головы, наблюдающей за нами со своего места между двумя большими окнами. По бокам от камина висят оленьи головы. На стене напротив – черная меховая шкура, отороченная красным войлоком, и я могу только предполагать, что когда-то это был медведь, поскольку головы к ней не прилагается.

Я никогда не возьму в толк, зачем люди окружают себя теми, кого они убили.

– Дайте подумать… Старые владельцы начали строительство лет за десять до нас. У них настали тяжелые времена, и им пришлось продать дом еще до того, как его закончили. Так что, я полагаю, ему… – Фил прищуривается в раздумье. – Почти сорок пять лет? Кое-что обновили тут. И полностью переделали подвальное помещение. Весь этот камень положили мы. Колетт думала, что это будет красиво. Разбавит дерево.