И вот появился Такер. Пришел, чтобы все это изменить. У него был план. А прежде насчет меня никто никаких планов не строил. Он хотел вести меня за собой в той же мере, в какой я хотела быть ведомой.

– Машина там, – сказал он, показывая в ту сторону, куда убегала тропинка.

После полудня установилась на удивление прохладная погода. Горизонт затягивали тучи, собирался дождь. Было пасмурно, мы с Такером даже не отбрасывали тени. Опираясь на палку, он все равно шел очень осторожно. Больной ногой ступал только на носок, а не на всю ступню. Из-за рюкзака на плече Такер постоянно кренился на один бок. При каждом шаге неуклюже взмахивал забинтованной рукой, чтобы удержать равновесие.

Чем дольше мы шли, тем сильнее он истекал кровью. При ходьбе все его раны открылись. На левой штанине вскоре проступили бордовые пятна. Вьетнамки на его ногах – одна сухая, вторая склизкая – шлепали и хлюпали. С такими глубокими ранами, как у него, обычно обращаются в больницу, их должен зашить хирург. А Такер удовольствовался содержимым домашней аптечки. У него наверняка останутся шрамы.

– Машину пришлось оставить довольно далеко, – объяснил он. – Парковаться в «Тенистых акрах» было рискованно. Кто-нибудь непременно заметит.

Издалека донесся раскат грома. Я чувствовала запах дождя, хотя небо над нами было по-прежнему чистым и белым, как хлопок. Гроза, как всегда, маячила близ горизонта.

Мы добрались до шоссе и повернули на запад. Держались обочины, наблюдая, как мимо проносятся полуприцепы и пикапы. Из-под колес машин прямо на нас летела пыль. Такер шел впереди, я – сзади. Мы по очереди пили воду из одной бутылки. С каждым порывом ветра температура опускалась все ниже. Раскаты грома учащались, заставляя трепетать листву на деревьях. Стрелы молнии высвечивали провалы в густом слое облаков. Гроза была еще далеко, так что причинная связь между вспышками и грохотанием не прослеживалась: сверкала молния, стонал гром, но они никак не соотносились друг с другом. Облака потемнели, окрасились в цвет угольной пыли. На тротуар время от времени плюхались шальные капли. Кровь из Такера уже не хлестала – не находила выхода. Его раненая нога превратилась в бурую липкую колонну; в тех местах, где кровь на штанине засохла, ткань наглухо прилипла к коже. Вьетнамка на больной ноге приклеилась к ступне.

Наконец мы дошли до грунтовой дороги. Это место было мне знакомо, хотя по узкой тропинке, вьющейся между деревьями, я никогда не ходила. Лес был старый, толстенные стволы опутывали ползучие растения. По одну сторону стоял единственный дом – грязная развалюха. Лужайку перед ним занимали ржавые автомобили в разной степени запустения. У одного из двигателей пробивалась трава. На окнах здания лежал сплошной налет грязи, так что через них вообще ничего нельзя было разглядеть. Может, это и к лучшему.

Такер продолжал ковылять вперед, испуская стон при каждом шаге. Я семенила рядом. Начался дождь. Сверху над нами зашуршал и затрясся навес из ветвей, листья пустились в пляс. Я ежилась от холода под дождем. Мокрая земля потемнела. Такер запрокинул назад голову, подставляя лицо под струи.

Автомобиль был хорошо спрятан: бурый «универсал» сливался с бурыми зарослями подлеска. Запросто можно пройти мимо, ничего не заметив. Я стала продираться сквозь кусты к дверце со стороны пассажирского кресла. Ветки цеплялись за мои волосы, царапали кожу. Такер с трудом сел за руль и, бледный, влажный, обессиленный, обмяк в кресле. Какое-то время мы просто сидели, слушая стук дождя по крыше машины. Лобовое стекло представляло собой мозаику из дождевых капель и световых бликов, мертвых жучков и птичьего помета. Я оглядела салон и поняла, что мой брат жил в этой машине. Под задним стеклом валялась в беспорядке грязная одежда, на заднем сиденье – подушка. Пакет со злаковыми батончиками и картофельными чипсами.