На последних шажках собачья цепь плотно опутала мула, как кольчуга средневекового рыцаря. Иоанн Креститель достиг подножия хребта, сделал несколько мелких шажков и остановился. Бока животного тяжело вздымались. «Отлично сработано, мой мальчик, – приговаривал Билли Флауэрс, гладя кожаную шею. – А теперь ты останешься здесь». Он сбросил на землю Квинни, спешился сам, спутал мулу передние ноги, отвязал от луки седла лассо, взял в руки кнут. «Подожди нас здесь, Иоанн, мы скоро вернемся вместе с маленькой язычницей». Охваченный охотничьим азартом, который не угасал в нем вот уже более шестидесяти лет, Билли Флауэрс даже не остановился, чтобы спросить себя самого: почему ему так важно изловить девочку?

Флауэрс понимал, что находится выше по склону, чем она, что она, вероятно, двинется в сторону, в скалы, ища расселину или пещеру, в которой можно спрятаться. Он не думал, что она устремится прямиком вверх, наоборот, был уверен, что она попытается найти место, где можно залечь, не опасаясь собак, чтобы прислушаться и понять, гонятся ли они за нею. Дичь не станет бежать, если ее не преследуют – вот главный закон охоты. Если он погонится за ней снизу или если она услышит собак, она, конечно, станет карабкаться наверх. Так или иначе, Билли считал, что предугадал ее дальнейшие действия и вынудил искать убежище, к чему толкает каждого зверя инстинкт самосохранения. Прежде чем двигаться дальше, она дождется темноты, а значит, у него есть целых два часа до сумерек, чтобы найти ее.

Девочка, скорчившись в небольшой пещерке, припала в земле и слушала. Она слышала лай собак, однако они, по-видимому, остались там, где их привязали, потому что звук не приближался. Она слышала осторожное цоканье копыт мула, когда он взбирался по арройо; когда хребет остался позади, от топота копыт земля дрожала и эту вибрацию она чувствовала в своем убежище каждой косточкой. Она слышала позвякивание цепи, звук, который связан с собаками. Из всего этого она поняла, что старик белоглазый гонится за нею, что он проехал вдоль реки до склона, а теперь спешился и с ним по крайней мере одна собака.

Она теперь голая, однако на ней остались мокасины и матерчатая набедренная повязка, прикрывающая срам. Свой и так скудный запас корешков она потеряла. Она понимала, что ночь нужно переждать здесь, пещерка совсем небольшая и хорошо защищенная, но будет очень холодно. Она не боялась, что старик белоглазый найдет ее, по крайней мере не раньше, чем совсем стемнеет. На скалах почти не остается следов, а небольшой клочок песка и мелких камешков перед самым входом в пещерку она тщательно заровняла. Однако рано или поздно собака ее отыщет. А вот если она останется тут на ночь, то может совсем окоченеть, ведь укрыться-то нечем. Вот об этом она размышляла.

В пещерке сильно пахло кошачьей мочой, рядом с собой девочка нащупала небольшую кучку помета, значит, здесь пряталась перед окотом пума, а помет оставил ее детеныш. Девочка была почти уверена, что сегодня пума в свое логово не вернется, гораздо больше ее страшило, что прямо сейчас появится старик белоглазый. Донельзя изможденная, она, как смогла, вытянулась на полу пещерки. И уснула.

Индио Хуан, так его звали – человека, который однажды и навсегда навел мексиканцев на земли Людей. Он страдал змеиной болезнью, безумием, и лицо его было страшно изуродовано, а все потому, что, когда он был маленький, его ужалила в подбородок гремучая змея. Это Индио Хуан бесстрашно врывался верхом на коне во главе своих воинов в крошечные горные городки и кричал на всем скаку: «Я Индио Хуан!» Это он смеялся, глядя, как, вопя, разбегаются кто куда перепуганные горожане, а потом его люди убивали всех поголовно, и города пустели.