Но когда я захлопнула дверь и сползла на пол, за створкой не раздалось ни звука. Подышав и успокоившись, я осторожно потянула ручку, выглянула наружу. Двор был пуст.

А через час, когда я уже подумывала сшить себе платье из старой занавески, Линк увидела на пороге корзину с моей одеждой. Сверху белел листок.

«Уезжайте. По-хорошему».

– Кажется, нам снова угрожают…

Я задумчиво повертела бумагу. Линк посмотрела вопросительно.

– Нужно купить замок, – решила я.

***

Желание… Духи, я и забыл, что это. За семь лет я о многом забыл. Потому что лучше забыть, чем постоянно мучиться от невозможности получить то, что хочешь. Я хотел жить, просто жить. Чувствовать… Но… забыть. Надо забыть.

Первый год был самым сложным. Смириться с потерей всего оказалось невыносимо трудно. В Дейлиш я практически приполз. Вошел в дом и упал, словно зверь забился в нору. Правда, назвать домом эту развалину язык не поворачивался: стены, крыша и рухлядь, давно никому не нужная. Но рядом был гейзер, и я верил в его силу. Лишь эта вера помогала продержаться. Вставать по утрам, пытаться восстановить и обустроить дом, находить еду, есть… Подниматься после очередного приступа агонии, что сваливала меня постоянно. И каждый раз я думал, вот он – последний. Больше не выдержу. И каждый раз – выдерживал… Я выработал правила, позволяющие увеличить периоды между приступами.

Не разговаривать с людьми.

Не испытывать сильных эмоций.

Не менять распорядок дня.

Никаких чувств и желаний.

Никаких женщин.

Яркие и сильные эмоции неизменно провоцировали приступ, это я понял довольно быстро. И исключил их все. Лучше не чувствовать ничего, чем выть от боли. Ни одна эмоция не стоит такой расплаты.

Семь лет у меня получалось. После первого года отрицания и жалости к самому себе пришло отупение и почти равнодушие. Да, я жалел себя. Наверное, это стыдно, не знаю. Я жалел себя, забившись в подвал, чтобы соседи ненароком не услышали вой. Жалел того человека, кем был когда-то, и позорно его оплакивал. Вот такое недостойное поведение наследника великого семейства Лангранж.

Впрочем, к ним я уже не имею никакого отношения. Я добровольно отрекся от семьи, связи рода и духов предков. Шерх Хенсли – так звали целителя, что посоветовал пожить возле гейзера. Он был единственным, кто вообще хоть что-то посоветовал. Кто пустил меня на порог. Стоило узнать о моей проблеме, и двери целительских и лекарных захлопывались с неимоверной скоростью. Я их даже не винил. Другой я, тот, что был лучшим учеником Академии, подающим надежды, талантом, гордостью и прочее, тот я – тоже не пустил бы на порог запечатанного. Может, побрезговал бы, а может, испугался. Все знают, чем грозит такой пациент. Нестабильный псих, что способен уничтожить не только себя, но и окружающих.

Меня сторонились и боялись, я помню это выражение на лицах – ужас, презрение, брезгливость… Словно запечатывание – это заразная болезнь. Впрочем, кто-то верит и в это. Боятся. Никто не хочет лишиться могущества, а магия – это власть. Чем ее больше, чем устойчивее и весомее положение в обществе. Лангранж стояли высоко, почти у подножия королевской семьи. А я со своим талантом мог бы поднять их до самой верхней ступени – правящей. А вместо этого чуть не отправил в пропасть.

Да, я не виню свою семью за то, что они выкинули меня, как шелудивого пса.

Уже не виню. Они поступили правильно.

А что до целителей, глупо было рассчитывать на их помощь, запечатывание не лечится. После рассказа о гейзере меня охватила надежда. Благодаря ей и добрался до Ированса, не откинувшись по дороге. Первый год был трудным. Я верил, выл, злился, снова и снова бился в приступах, снова верил… Потом пришло понимание, что и гейзер мне не поможет. Я помню тот день, ясный и солнечный. Я лежал в горячей воде, смотрел на плывущие облака и как-то совершенно четко и спокойно осознавал, что это тоже бесполезно. Что нет в этой воде никакого волшебства, все это байки местного населения. Волшебства нет, силы нет, и исцеления для меня тоже нет. Все это я принял равнодушно, потому что вера к тому моменту меня оставила.