Мои мысли прерывает раскатистый гром.

А еще я очень хочу есть. Очень-очень. С самого утра крошки во рту не было. Я даже чувствую, как похудела за эти полтора дня. Осунулась и рискую потерять остатки привлекательности своих форм!

Словно поддакивая – мой живот урчит.

Да! И люди здесь не гостеприимные, совсем.

Вот где носит этого неандертальца бородатого?

13. Глава 13. Знать надо, с кем кувыркаешься!

Милена

От скуки разглядывая гостиную, замечаю на полу ту самую диковинную вещицу.

Хм-м-м…

Отрывая свой “раненый” в неравном бою с корытом копчик от дивана, как зачарованная, топаю босыми ногами к шкуре. Я только попробую!

Трогаю сначала одним пальчиком. Большим. По губам расплывается шкодливая улыбка. Потом ставлю всю ступню, зажмурившись и вслух замурлыкав. Как мя-я-ягко!

Встаю на шкуру двумя ногами, поочередно проводя по волоскам голыми ступнями и хохочу. А услышав за спиной хмык, чуть не подпрыгиваю, слетая с этой прелести, как с раскаленных углей. Оглядываюсь:

– Я… э-э-э…

В гостиной снова бесшумно появляется дикарь.

– Нравится?

– Это настоящая?

– Нет. Настоящая жестче.

– Оу-у…

– Вот. Подушка и одеяло, – подходит к дивану и кладет постельное Мишаня. – Спать сегодня будешь здесь, – говорит, скользнув по мне взглядом. Замерев глазами на моих ступнях. Тех самых, что только что топтали чужую, не настоящую шкуру медведя.

Я переступаю с пятки на носок. Градус неловкости накаляется.

– Так, э, значит Михаил Русланович охотник? – решаю нарушить повисшую тишину.

– Охотник.

– И рыбалку любит, наверное?

– Наверное. Тебе еще что-то нужно? – наконец, снова смотрит мне в глаза Мишаня, но его голос уже звучит как-то совсем иначе. Чуть тише и с не свойственной его басу хрипотцой.

– Д-да, – решаюсь на очередную наглость. – Я эту ночь не переживу и умру. А умирать в этом захолустье я не собираюсь, если честно.

– И это ты к чему? – в уголках глаз дикаря появляются морщинки. Он снова улыбается. Но с его бородищей это сложно понять наверняка. Склоняет голову чуть набок, упирая руки в бока.

Он, кстати, тоже переоделся. В домашние легкие штаны и серую хлопковую футболку. У него тут, в доме Румянцева, собственная спальня, что ли, имеется? Не фигово быть таким “помощничком”! Ладно, сейчас не об этом…

Я отмахиваюсь от своих мыслей и кусая губы, выдаю как на духу:

– Я есть хочу. Я со вчера ничего не ела. И то, пришлось набраться наглости и выпросить хоть чего-нибудь у Татьяны. И да, еще пирожок со стола сперла. Ну и траву немного с грядок хозяйских потаскала сегодня. И ягод. Все. Больше ничего не трогала, клянусь! Чувствую себя…, – пожимаю плечами, а от обиды к глазам подступают слезы.

Я плакать не собираюсь! Вот еще!

Складываю руки на груди и на выдохе продолжаю:

– В общем, воришкой себя чувствую, но кто же знал, что в вашем сельпо не знают, что такое безнал! Не знаю, что вы за люди, но ни черта вы не гостеприимные!

Мишаня стоит и, кажется, не дышит. И чего смотрит на меня так, спрашивается? Будто я прошу заказать мне суши сюда с уткой по-пекински! Неужели лишнего пирожка не найдется да тарелки супа? Объем я их, ага!

Губы начинают дрожать сильнее. Я отворачиваюсь. И бурчу:

– То в сарай тащите, раскладушку даете да такую, что равносильно спать на полу. То голодом морите. То вон, в свинарнике своем ржете, – закусываю губу. – Нелюди какие-то, только посмеяться да поиздеваться.

Я замолкаю. В комнате повисает тишина. Из любопытства, как моя тирада подействовала на дикаря, поднимаю на него взгляд. Он всматривается в мое лицо, чуть сдвинув брови к переносице. В глазах творится что-то непонятное. То ли удивление, то ли презрение, то ли злость. Он что, еще и злится?