Дима, презрительно выпятив нижнюю губу, следил за всеми движениями старшего брата. И, не отвечая на вопросы Левушки, буркнул по адресу Никса:

– И не надоест это тебе? Никс не замедлил ответом, продолжая свое дело:

– Каждый человек должен следить за собою. Мама сама советовала мне держать в порядке ногти и руки. А тем более теперь, почти накануне предстоящего семейного праздника. Я рекомендовал бы и другим заняться немножечко собою. Разве ты, Дима, забыл, что через неделю – день ангела мамы, в который решено отпраздновать заодно и выздоровление Ни? Будет парадный обед, приедет Лина…

– Лина? Вот уж не терплю этой кривляки! – непосредственно сорвалось у Димы.

– Ну, этому я, положим, не поверю, мой милый, – тонко улыбнулся Никс, – потому что Лина не может не нравиться. Она развитая и начитанная…

– А по-моему, напыщенная и пустая! – пробурчал в ответ Дима.

– Ну, конечно, иного ты и не можешь о ней говорить. Ведь она на тебя не обращает никакого внимания. И смеется над всем твоим глупым поведением.

– Смеется? – переспросил Дима.

– Димушка! Милый! Перестань. Ведь он так только, В шутку, – обняв брата, шепнул Левушка, не терпевший никаких ссор и недоразумений.

– Я не в шутку, нет! – продолжал Никс. – Действительно, Вадим достоин насмешек. Я только сегодня узнал, что он схватился с босяками, и не подоспей папа вовремя, они побили бы его, как последнего уличного мальчишку.

– Что-о?!

Никс не успел опомниться, как Дима выскочил из своей постели, перебежал комнату и, очутившись перед старшим братом, схватил его за плечи и стал трясти изо всех сил.

– Повтори, что ты сказал, повтори! – говорил он глухо и злобно.

Пятнадцатилетний Никс был много слабее младшего брата и никогда, к тому же, не отличался особенной храбростью.

– Ну да… ну да! – залепетал он, меняясь в лице от страха. – Я и не отрекаюсь… не отказываюсь от своих слов… Папа действительно говорил маме, что ты приносишь им много горя и забот, что он положительно не знает, что делать с тобою.

– Так он и говорил?

Дима словно прокалывает насквозь Никса своим слишком пристальным, колющим взглядом. Бессознательно сильно сжимает он хрупкие плачи Никса.

– Ай, больно!.. Да пусти же ты меня! Больно мне, говорю тебе толком! – морщась и стараясь выскользнуть из цепких рук брата, лепечет Никс.

Дима точно просыпается после этих слов. Он смотрит на брата так, как будто видит его в первый раз, и выпускает, наконец, его плечо.

Никс валится головою на спинку кресла, словно подкошенный тростник.

– Грубиян… дикарь… мужик… – роняет он презрительно и брезгливо.

Странная улыбка пробегает по лицу Димы. И через секунду он схватывает снова руки Никса и сжимает их так сильно, что Никс опять кричит:

– Пусти, что ты? С ума сошел ты опять!

– Я пущу тебя с условием, если ты мне скажешь, каким образом ты узнал про все это?.. Подслушал? Да? Говори! – кричит Дима, не спуская с лица брата загоревшегося взгляда.

Лицо Никса делается багровым от бессильного гнева.

– Какой вздорь!.. Что ты сказал? Подслушивал? Что это значит?

– Ты лучше меня знаешь, что это значит!

– Ну да, ну да, подслушал, если хочешь, подслушал! Проходил мимо кабинета папы и слышал, как он говорил маме: «Вадим – бич, горе, несчастье нашей семьи. С ним нет ни покоя, ни радости. Я не могу найти средства исправить его… и… и…».

– А мама? – хмуря темные брови, угрюмо спросил Дима.

– Она плакала…

– И все?

– Чего же тебе еще?

Лицо Димы слишком красноречиво говорит о переживаемой мальчиком душевной буре. Левушка это замечает, соскакивает с места и, перебежав комнату, с легким криком бросается ему на грудь: