– Завидуешь. Шар чего-то добиться желает, а ты?

– А мне интересно паять. Нет, а правда, – Коля иссиня-синим блеснул под очками, – стремиться быть таким примитивным?

– Ладно, Коль, примитивным не надо. Просто, дробям давай научу. Ну, хоть складывать.

– Мне не надо.

– А жаль.

– Дочь вчера сказала: «ты, папа, плохой».

– Это как?

– Жена научила. Все у меня идет под откос. С Ларой завернулось так, что пути назад нет.

– Беременна.

– Мгм.

– Ну, Коля, держись.

– Лара хочет развода с женой.

– Что же тут скажешь, ребенок-то твой?

– Кто ж его знает.

Июль. День бел и обычен. Обучена здесь ровно с утра в безделье впадать. В гору подняться? Но все чаще апатия в теле, ногах и мозгах. Унынье? Быть может, теперь бы сказали, в депрессию впала она.

Диана вошла, постучав деликатно. «Я на минуту, – сказала, – друг твой лежит и слова говорит не такие».

– Какие?

– Не отвечает, а что-то буробит свое.

– Спасибо, Диана. Иду.

У Коли я дома впервые. Ни разу еще не была. Лежит под убогим рваньем-одеялом. Весь красный, видно, у юноши жар. Лицом к стене отвернулся.

«Коля», – окликнула. Повернулся и на меня посмотрел. Лишь на мгновенье в клетку попавшего зверя я в Коле узнала. Потом взгляд ушел, сделался выше меня, потолка, возможно, и гор. Смотрит – не видит. То ли он из абстракции выбрался, то ли в нее с головою ушел. Стал он людям чужим, и идите вы все, и идите.

– Может, скорую вызвать, чтоб вниз увезла?

– Нет, – говорит. – Нет.

– Как бы хуже не стало.

– Не станет. Пройдет, – голосом еле слышным и, точно, никак не своим.

– Что с тобой? Расскажи.

– Нет. Нет.

Через минуту он впал в забытье. Сижу. Время проходит. Задумалась. Вдруг слышу какое-то слово, вроде «расческа», к чему, никак не пойму. Потом снова что-то сказал ясным словом, но смыслом – никак. Тряпку смочила, на лоб. Перестал говорить. Двадцать часов продолжалось его забытье. Без еды, лишь попьет и опять нас забудет. Мы с Дианой к нему, уходя, приходили не раз, волновались.

Бледный, шатаясь, назавтра уже поднимался. И вечером в город уехал недели на три. Что случилось, так и не сказал, а вернулся, всё как обычно. Коля нежный, как мы, остальные, как все.

Иду за водой, а путь мимо трактира. Там форточка чуть приоткрыта, и слышу ругань, или так они говорят?

– Диана замужняя, что ей.

Я замедляю шаги.

– Ну и что? Женатая. Ей тяжелей.

– От тяжести пухнет.

– Не злобствуй. Возьми и спроси у нее, что за средства.

– Щас. Злая ты, Зоя. Сама-то небось.

– У Артура спроси, как он с Дианой.

– Отстань. Отвяжись. Тебе б издеваться.

Гром тарелок. Молчанье. Я ухожу. Верить, не верить. Но все, что сказали, не мне назначалось. Значит, правда. И что? Что тебе? Ну их. Пусть себе строят. Мужа жалко, а впрочем, может быть, так ему хорошо. Устойчиво, тихо, надежно.

Нет, ни за что, ни за что с этой ведьмой Наташкой не будем играть ни во что.

Ну ее. Как маленькая, честное слово. Я ее пригласила вчера. И что? – Забыла!? Нет, занеслась, вот что. Что с нее взять? Бабочка. Ни разума, ни сердца. Ладно. Лишь бы вреда от нее не было. Ну, она и так ничего не видит. Слон мимо нее пройдет, не заметит.

Диана хихикала, честное имя утратив в глазах не моих. Уронила. Что она уронила? Честь? Предположим.

Ручку откинув, в чем-то меня убеждала:

– Артур? (Хи-хи-хм.) Самый умный? Не умный, он – мудрый.

– Так ли?

– Так.

– И как?

– Про жену я не знаю.

(И зря.)

– Но пить-то зачем?

– Ната… аша! Мы разве можем сказать, зачем мы делаем то или это?

– Не можем.

– Ну то-то же. Ждет меня муж. Приходи к девяти. Я простила. Оденься. Тулупчик могу одолжить. Приходи, луну покажу, если небо.

– А если дымка?