Это о Савве Морозове, обо мне, книге, документальном фильме… и о себе… – корреспондент(ка) газеты «Новые известия» в отчете о юбилейном вечере…

Через несколько дней после выхода книги, приехав на дачу, я открыла окно, чтобы проветрить кабинет. В гостиной зазвонил телефон. Положив книгу о Морозове на подоконник, я вышла. А когда вернулась – увидела белого голубя, который, наклонив головку, сидел на книге, будто пытался заглянуть внутрь черными бусинками глаз…

В течение трех дней голубь то улетал, то снова возвращался на отлив у окна кабинета. И даже позволил себя сфотографировать…

Скажете мистика? Возможно. Но ведь мистика – всего лишь то, что неподвластно рациональному человеческому разуму…

А одной тайной в истории все-таки стало меньше! Во всяком случае, для меня самой…

– Как мне надоел дождь, Савва, кабы ты знал! Поливает, будто осень на дворе. Тоску навевает!

– Зинаида, голубушка моя, такой дом тебе построил, вся Москва только о нем и говорит, а ты еще смеешь о тоске рассуждать? – Глаза коренастого мужчины средних лет смеялись.

– А тебе не приходило в голову, Саввушка, что я могу просто по тебе тосковать? Ты вечно пропадаешь по своим делам, а мы с детьми только-то и делаем, что вспоминаем, когда видели тебя в последний раз. Вскорости забудешь, как выгляжу! – Повернувшись к зеркалу, Зинаида привычным движением заколола шпилькой темные волосы и довольно глянула на свое отражение.

– Да уж, забудешь, как же! – Савва порывисто обнял жену. – Не для того, наверное, тебя у племянника увел![1]

– Пусти! Все кости переломаешь! – Шутливо хлопнула она мужа по спине. – Силища-то какая! Пусти, говорю!

Савва нехотя разжал руки и, уже отходя в сторону, подхватил со столикатомик в кожаном переплете.

– Никак Пушкина читаешь?

– Перечитываю. Ты-то всего Пушкина наизусть знаешь, а у меня в голове свободного места уж не осталось. Всё, куда ни глянь, хлопоты да дела. Суета одна, ей-богу!

Заметив, что Савва захлопнул книгу и прикоснулся к серебряной цепочке, явно намереваясь вытянуть часы из кармана жилетки, Зинаида замолчала.

– Так что ты говорила? – Савва отпустил цепочку и, неловко повернувшись, едва не опрокинул с подставки вазу с фарфоровыми цветами. Заметив укоризненный взгляд жены, недовольно поморщился. Россыпь фарфоровых безделушек, заполнивших дом, была предметом его раздражения. У Зинаиды, определенно, отсутствовало чувство меры. Спальня из карельской березы с бронзой, мебель, покрытая голубым штофом – куда ни шло, но обилие фарфора, из которого были сделаны стоящие на столиках вазы, бесчисленные крохотные статуэтки и даже рамы зеркал – очевидный признак тщеславия и дань показной роскоши, пошлой и чрезмерной. Сам он, напротив, предпочитал строгий английский стиль во всем – и в одежде, и манере поведения. Любовь ко всему английскому появилась еще в молодости, когда, закончив физико-математический факультет Московского университета, уехал изучать химию в Кембридж, где стал специалистом по красителям, и получил даже несколько патентов за изобретения. Ему нравилась английская обязательность, деловая хватка, неспешность в поведении и сдержанность в проявлении чувств. Глядя, как ревниво охраняют англичане все, связанное с традициями и собственным внутренним миром, он невольно сравнивал их с русскими, которые являли собой нечто противоположное. Распахнутая незащищенность расточительной русской души, право же, не лучшее свойство ее владельца.

– Зинаида, начала, так договаривай. А то мне уже ехать пора. – Он аккуратно положил книгу на столик рядом с вазой.

– Да ты смеяться будешь, коли скажу. – В сомнении глянув на Савву, она машинально поправила вазу и взяла томик Пушкина, ласково проведя по обложке пальцами, украшенными массивными золотыми кольцами и перстнями.