В нашей школе сформировались три первых класса: «А», «Б» и «В» («А и Б сидели на трубе… А упало, Б пропало, кто остался на трубе?»). Так вот, в этот «Б пропало» я и была зачислена. Учительница Анна Сергеевна была очень стильной, модной, ухоженной женщиной. На неё хотелось не только смотреть во все глаза, но и слушать её не отрываясь. Учительница была просто прелесть. Стройная, со светлым каре до плеч.

Первый урок был ознакомительным. Сбоку на столике стояли принесённые нами гладиолусы-астры-флоксы. «Девочка (мальчик), встань, расскажи, как тебя зовут, садись» – и уже не девочка, мальчик, а по имени.

Фамилии были всякие разные, но запомнились необычные: Согрешилин (он потом всех веселил, наверное, стал артистом), Бурчаков (бубнил под нос), Стариков (второгодник), Лефель (фамилия «туда-сюда», очень симметричная… и имя под стать, назад-вперёд, – Элла, девочка с первой парты, наша первая школьная красавица), Файерман (потом писала отличные во всех смыслах сочинения, тётя у неё трудилась в старших классах и работала в школьной администрации), Перкатова (последние классы сидела передо мной). А простых, Ивановых-Петровых-Сидоровых, в нашем классе не водилось. Зато были Фроловы, Яковлевы и Черновы. Был у нас и свой Сергей Безруков, из моего подъезда, со второго этажа. Чернова я запомнила вот почему: он был со мной, так сказать, братом по несчастью. Он ещё хуже, чем я, произносил букву «р». Прямо напрягался, как бы заикался, краснел и натужно выдавливал: «Р-р-р». Одобрения и поддержки у окружающих это не вызывало.

Постепенно эти фамилии получили адреса и разделились на «наших» (из близлежащих новостроек и деревянных отголосков малоэтажного Коптево) и «их» – они держались слегка обособленно и ездили издалека на двух транспортах, из места с укороченным названием Птичка (дома при птицефабрике).

Наша милая учительница – объект для любования – с нами долго не пробыла. Покинула нас и ушла в декрет! «Недолго музыка играла». Сразу стало ясно, что таким хорошеньким здесь не место.

Она была светлым образом, светлым пятном. Больше за всё время десятилетнего обучения таких хорошеньких и не попадалось. Зато слово «декрет» запало мне в мозг не прояснённым в своей двусмысленности. Дома я мылась в ванне, натиралась мочалкой и напевала: «Я ушла в декрет!»

Родители были в замешательстве.

Разучиться мечтать – это что, а вот даже не начать мечтать – грустно. Ну вот, совсем забылись собственные сказочные мечты и персонажи из этих ребяческих полугрёз. А как оказалось по жизни, не самое бесполезное занятие – мечтать. Из бесформенной тягучей массы вытянуть, почти как стеклодув, осязаемую форму, возможно, шедевр…

Так о чём же мечталось мне, школьнице начальных классов, в далёкие шестидесятые прошлого века? Мечты были простенькие, но глобального охвата: с помощью волшебной палочки оживить Ленина, да-да, вы не ослышались, дедушку Ленина, ведь он такой замечательный, почти что волшебник, и мир с ним станет ярче и счастливей. Он ведь друг всех детей! Но дальше волшебная лента мечты стопорилась, больше ничего не придумывалось, кроме глобального счастья и мира на всей земле. Ах нет, как же, была и моя личная удача – косвенно тень этого чуда (слово «воскрешение» я узнала намного позже) ложилась и на меня. Вот… это она, она, эта исключительная девочка, она это сделала (осчастливила мир)…