– Ах, Алексей Николаевич, – лопочет медсестра, встречающая нас около входа с креслом-каталкой. – Садитесь-садитесь, с вахты позвонили…

Воскобойников, в манере сильных духом, мотает головой, давая понять, что не желает в глазах публики казаться инвалидом.

– Ты бы сел, Леша, – шепчу я. – У тебя хобот и хвост ниже позвоночника.

Он кивает, улыбаясь мне, и, несмотря на боль, плюхается на кожаный диван, стоящий около регистратуры.

– Нина, – решительно восклицает «наша» медсестра, – выпиши пропуск на Алексея Николаевича и сопровождающего. А я пока найду его историю болезни. Не волнуйтесь, – поворачивается она к нянчащему руку Воскобойникову, – Елена Васильевна уже спускается в операционную.

И сладко улыбнувшись нашему родному Брэду Питту, отпирает комнатку с надписью «Архив». Но, прежде чем заскочить внутрь, окидывает меня злым недоверчивым взглядом.

«Вот и ты, мать, удостоилась безликого «сопровождающий», – думаю я, подходя к аптечному киоску. Меня можно принять за кого угодно, только не за подружку пациента. Целомудренное платье с маленькой круглой горловиной, надежно скрывающее фигуру, и толстая мягкая косица делают меня похожей на сиротку. Моя сестра Малика зовет этот наряд братской могилой, уверяя, что я под ним всю себя похоронила одним махом. Коса завершает образ, скидывая лет десять. Король кинематографа и сирота казанская – подходящее название для нашей парочки. И пока Леха тихо стонет на модерновом диванчике, привлекая внимание аптекарши и всей регистратуры, мне приходится чуть кашлянуть, чтобы отвлечь пожилую хозяйку киоска. Понятное дело, не каждый день увидишь Алексея Воскобойникова в одних трусах, но и о других посетителях подумать надо.

– Одноразовый халат, – тыкаю я пальцем в витрину и, получив вожделенный наряд из нетканого материала, возвращаюсь к Лехе.

– Надень, – шепчу я. – А то завтра станешь знаменитее Кончиты Вурст.

Воскобойников смотрит на меня странно, будто видит впервые, а затем с трудом поднимается с дивана. Я замечаю слишком бледное лицо стоящего передо мною мужчины и почти насквозь пропитавшееся кровью полотенце. Помогаю надеть Лехе халат, оставляя свободной раненую руку. Осторожно завязываю его на талии и снова смотрю на окровавленное полотенце. Еще немного, и оно уже не спасет.

– К нам кто-нибудь подойдет сегодня? – интересуюсь не совсем вежливо. – Или будете ждать, пока человек истечет кровью?

– А вы кто, собственно? – высовывается из регистратуры лохматая голова. – Мы оформляем. Елена Васильевна идет… Не устраивайте тут панику, женщина!

– Это моя подруга, – тихо рыкает Воскобойников, имея в виду, что мы дружили когда-то в детстве. Но курицы-наседки понимают его фразу по-своему. И их любопытные взгляды устремляются на меня. Краем глаза замечаю короткую вспышку камеры.

– Спасибо, дорогой товарищ, – шиплю недовольно, – вот ты мне удружил.

– Не боись, Шакира, – ухмыляется Леха, сжимая мои пальцы. Я пытаюсь вырвать руку из его лапищи, возмущенно бурча. Но Лешка натужно улыбается и сжимает ладонь еще сильнее, будто удерживая меня. Мы возимся, как прыщавые подростки, и не сразу замечаем, когда рядом с нами возникает высокая строгая блондинка.

– Кто накладывал жгут? Во сколько? – требовательно спрашивает она, оглядывая Леху и его окровавленную конечность. Чуть растерявшись под ее суровым взором, я рапортую, как солдат на параде:

– Жгут накладывала я. Время девятнадцать тридцать.

– Профессионально сработано, – кивает доктор. – Пойдемте, Алексей Николаевич, – приказывает она Воскобойникову.

– Дождись меня, Шакира, не уезжай, – жалостливо заглядывая мне в глаза, стонет он на ходу.