Кузену я сказал, что он был прав – это никуда не годный сарай, его бы лучше снести и построить на его месте нечто более приличное и услаждающее взгляд – желательно, в новом стиле, с колоннами и портиками. Но фраза, начертанная над выходом из комнаты, где я видел портрет своего деда в окружении других лиц, врезалась мне в память навсегда: «Каждый может войти, не каждый сможет выйти». Так и оказалось. Я оттуда так и не вышел.

СПб, ноябрь 1793-го.

…Когда Кристоф заявил категорично, за очередным семейным обедом, что решил перевестись на флот, воцарилось такое молчание, словно он сообщил о том, что обесчестил некую благородную девицу и теперь обязан жениться, пока последствия не проявили себя явным образом. Или что он переходит в православие, либо, тем паче, католичество и удаляется в монастырь.

Фрау Шарлотта посмотрела на него пристально, изучающе. Она знала, что, раз этот ее ребенок принял решение, то вряд ли когда он откажется от него откажется. И ничто его не может переубедить. «Ты уже подал рапорт?» – проговорила она медленно, выделяя каждое слово. «Идиот», – быстро подхватил, пользуясь паузой, ее старший сын. – «Какую ты там карьеру сделаешь? Здесь тебе через два года светил бы полк». «В гарнизоне», – усмехнулся Кристоф, радуясь втайне тому, что ему не придется сейчас давать ни утвердительного, ни отрицательного ответа матери. «Мы такие гордые, что нам и гарнизон не по нраву?» – брат измерил его с ног до головы. «Ты поссорился с кем-то?» – догадалась их мать. – «Неужели с Наследником?» От этого предположения все застыли в изумлении и ужасе. Служанка, вошедшая за общий стол с подносом в руках, поняла, что господам пока не до жаркого, поэтому осталась в дверях, глядя на возмутителя спокойствия. Кристоф снес эти взгляды.

«Мutti», – отвечал он. «Ежели бы такое случилось, то вы бы узнали об этом первой. Что же касается карьеры, то я не заинтересован в ней». Фрау Шарлотта возвысила голос – такое с ней случалось нечасто. Все инстинктивно вжали головы в плечи. «Не заинтересован? Кто тебя научил произносить такие слова? Какие-нибудь вольнодумцы? После всего, что я для вас – для каждого из вас! – сделала, ты, как неблагодарная свинья, смешиваешь мои деяния с грязью!» – она с шумом отодвинула от себя приборы. Потом, как ни в чем не бывало, скомандовала служанке на ломаном русском: «Марья, подавай жаркое».

Кристоф вынес эту гневную тираду. Аккуратно разнял сжавшие его рукав пальцы сестрицы Катхен, шептавшей: «Зачем ты так? Ну зачем? Она же тебя проклянет!» Словно отвечая на взволнованный шепот сестры, проговорил вслух: «Ежели вы, матушка, хотите меня проклясть и лишить наследства, то делайте это сейчас». Его старший брат встал из-за стола и угрожающе двинулся к нему. «Карл!» – снова повелительно произнесла фрау Шарлотта. «Оставь его». «Но, матушка…», – щеки ее первенца пылали праведным гневом. Остальные присутствующие сидели ни живы, ни мертвы. «Ты хотя бы о Катхен подумал!» – проговорил Фридрих, указывая на красноречивое положение юной баронессы Фитингоф, – она была на седьмом месяце беременности. «Карл. Ему двадцать лет скоро будет. Поздно», – проговорила мать семейства. – «Пусть поступает, как знает. Завтра ему придет счет – сколько всего он должен мне и вам. Ему остается только рассчитаться». «Это низко», – проговорил Кристоф. «Зато справедливо», – парировала фрау Шарлотта. «Итак, договорились», – он встал из-за стола, церемонно раскланявшись с ними. – «Вы отправляете мне счет, я думаю, как смогу по нему расплатиться, и только потом подаю рапорт о переводе меня в Гвардейский экипаж. Прощайте».